И красную изнанку кофты.
Он бы закричал, если бы мог, но только заплакал, задыхаясь, глядя в безумно жестокое небо, словно не веря, что это могяо произойти.
Кирилл вдруг понял. И успел отвести взгляд в сторону, прежде чем Димон догадался бы, что он понял. Пусть брат думает, что убил чудовище. Кирилл не хотел ничем огорчать его. Колени подогнулись, он упал на спину, выпустив рукоять. И темнота дня затопила его глаза вместе с кровью. Только кровь осталась стоять в глазницах, а темнота хлынула в разум, заполняя его, и это было последнее, что он осознал, это было уже навсегда.
Поперёк, так и не выпустив мультитул из руки, упал Димон. Кровь стекала на траву. Димон ещё какую-то минуту дышал, потом затих.
Прилетела откуда то кукушка. Села на столбе. Посмотрела вниз, помолчала и взлетела, уронив рябое перо. Потянул и совсем затих ветер. Пошёл дождь, сначала тихий, а потом ливень.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Олег Кожин
Разноамериканцы
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Я почуял его гораздо раньше, чем увидел. Резкий запах одеколона накрыл меня с головой, рисуя портрет позднего гостя — светловолосый, среднего роста, среднего телосложения, средних лет. Квинтэссенция среднего, воплощённая в одном человеке. Перед тем, как открыть дверь, я щёлкнул выключателем, залив крыльцо матово-синим светом энергосберегающей лампочки. В сумерках я вижу ничуть не хуже, но стоит подумать и о госте, верно?
Незнакомец оказался почти таким, каким нарисовало его моё воображение. Разве что чуть полнее. Липкое облако одеколонных паров вломилось в открытую дверь, стремясь поглубже залезть в мои ноздри. Дьявол, ну зачем так душиться, когда ртутный столбик даже ночью не сползает с отметки в 101 градус?! Чертова шкала Фаренгейта, никак не могу к ней привыкнуть. Когда наша семья спешно покидала родное Таврово, я никак не мог взять в толк, зачем наряду с действительно важными вещами, бабушка прихватила старый спиртовой термометр. Теперь-то понимаю, что мы — это наши привычки. С тех пор, как не стало ни бабушки, ни термометра, мне кажется, что я нахожусь в каком-то температурном аду. Незнакомец, упакованный в костюм-тройку, казалось, совершенно не тяготится влажной летней духотой.
— Мистер Саулофф, я полагаю? — вместо приветствия спросил он.
— Вы полагаете верно.
Поправлять бесполезно. Чёртовы янки физически не способны произнести букву В, когда дело касается окончания русской фамилии.
— Меня зовут Ричард Ольсон, и я…
— Спасибо, у меня уже есть бесплатная Библия. Даже две.
Резковато получилось, но, чёрт возьми, коммивояжеры иначе не понимают.
— Я представляю интересы вашей соседки — миссис Ковальски, — Ольсон смерил меня недовольным взглядом. — Могу я войти?
— Нет, не можете, — вздохнул я, понимая, что столкнулся с кем-то похуже назойливых комми. Усреднённый зануда, воняющий усреднённым одеколоном — куда ни шло, но представлять интересы миссис Ковальски может только конченная сволочь. Конченная усреднённая сволочь.
— Это касается её мужа, мистера Ковальски, — многозначительно намекнул Ольсон.
— Вы хотели сказать — ходячего трупа мистера Ковальски? — перебил я.
Чёртовы правозащитники! Даже странно, что при таком гипертрофированном уважении ко всему и вся, включая цвет кожи и сексуальные ориентации, они начисто лишены такта в отношении личного времени обычных людей…
— Мистер Саулофф, я бы попросил вас воздержаться от подобных высказываний, — Ольсон подпустил в голос строгости. — Поскольку мистер Ковальски в виду объективных причин не может самостоятельно представлять свои интересы, миссис Ковальски наняла меня. И я вижу, что все основания для этого есть.
— Это навязчивое желание жрать человеческие мозги вы называете «объективными причинами»?
Честно говоря, не ожидал, что старая грымза Ковальски пожалуется правозащитникам. Подумаешь, полаялись по-соседски, с кем не бывает? Видимо, преклонный возраст миссис Ковальски даёт о себе знать — старушка явно не в своём уме. Хотя какие могут быть сомнения? Я хочу сказать, разве человек, сознательно сделавший зомби из умершего родственника, может считаться психически здоровым? Я сейчас говорю не о законах, а о здравомыслии.
— Хочу вам напомнить, что некроамериканцы считаются полноправными членами общества, и всякое проявление ксенофобии в их адрес преследуется законом! — отчитал меня Ольсон.
«Шпарит как по-писаному», говорила про таких вот «Ольсонов» моя ныне покойная бабушка. Но за внешним спокойствием и хорошо поставленной речью, — я чувствовал это, — правозащитник начал закипать. Не любят они правды. Не привыкли. Но шутки шутками, а сегодня закон действительно скорее на стороне зомби и их родственников. Когда три года назад из всех телеящиков, радиостанций, газет, журналов, со всех блогов и сайтов по Штатам начала растекаться эта зараза, сопровождаемая стойким запахом тухлой мертвечины, я, честно говоря, не поверил. А к законопроекту, уравнивающему в правах живых и немёртвых, отнёсся, как к нелепой шутке, острой политической сатире, обличающей шизанутую американскую толерантность. И, похоже, не я один. Не вижу иного объяснения тому, что этот маразматический законопроект Конгресс одобрил большинством голосов. Подавляющим большинством!