Я кивнул вторично. Какой смысл отпираться? Если дело дойдет до суда, то при нынешнем уровне мнемоскопии доказательства без труда добудут прямо из моего мозга. Действительно, всю прошлую неделю ветер дул с запада, неся невероятную гамму ароматов разложения из дома Ковальски в мой. Я даже окна заклеил, в надежде, что запах не просочится. Это летом-то! В 101 градус по чёртову Фаренгейту! Конечно, я сорвался! Не понимаю, как с этим справляется сама старуха Ковальски? Видно, помимо червонца на унгана, где-то в заначке у нее нашлось еще шесть-семь тысяч на операцию по умерщвлению обонятельных рецепторов. Ей бы держать мужа в холодильнике, как это советуют логика и здравый смысл, — и хранится дольше, и соседям не мешает, — так ведь нет же! Мыслимо ли ограничивать свободу некроамериканцев, защищенных Конституцией Соединенных Штатов Америки? Сейчас даже животных в клетках держат разве что в Африке, Китае и на моей исторической родине. Да засунь миссис Ковальски своего дохлого муженька в ящик со льдом, — зуб даю, тот же Ольсон затаскает её по судам!
— Как можно угрожать жизни того, кто уже мёртв?
— Мистер Саулофф, вы отдаёте себе отчет, что любой суд признает ваши высказывания оскорбительными? — правозащитник проигнорировал моё робкое возмущение.
— И это в самом лучшем случае! В худшем, вам вменят разжигание межвидовой розни! И тогда одними лишь административными штрафами вы не отделаетесь!
Да, разжигание межвидовой розни — это серьёзно. Если ты не кинозвезда или политик — потянет часов на двести общественных работ. И ладно, если заставят убирать мусор или разливать суп в столовке для бездомных! Так нет! Наверняка придется отрабатывать по школам. Мало приятного объяснять соплякам и соплюхам, какой ты был нетолерантной скотиной, и насколько глубоко твое раскаяние.
— Извините, ничего не смог с собой поделать. Эта тухлая вонь заставляет меня страдать. У меня очень сильное обоняние. Таким, как я, это свойственно…
— Это всё, что я хотел услышать, — довольный Ольсон не обратил внимания на мою последнюю фразу. А следовало бы.
У меня патентованный способ разбираться с Ольсонами. Быстрый и эффективный. Всего несколько слов, и самый упорный правозащитник начинает обходить моё скромное жилище по большой-пребольшой дуге. Надо только подгадать момент, дать ему самому произнести эти несколько слов.
— Увидимся в суде! — победоносно бросил Ольсон и горделиво зашагал прочь.
Я терпеливо ждал, когда он вернётся, чтобы сказать Веское Финальное Слово. Ни один труполюб не может уйти, не поставив эпическую точку в тяжелой борьбе с нетолерантностью. Не смог и Ольсон. Обернувшись, он посмотрел на меня с неповторимой смесью презрения и лёгкого сожаления, на которую способны только качественные правоборцы.
— Знаете, мистер Саулофф, меня тошнит от таких людей, как вы. Вас, русских, похоже, совершенно невозможно научить терпимости! В вашей варварской стране ещё полвека назад разгоняли мирные демонстрации сексуальных меньшинств и до сих пор не приняли поправки, уравнивающие некрограждан в правах с живыми! С какой яростью вы отстаиваете свои первобытные понятия о морали! Кичитесь своей ненавистью, лелеете и взращиваете её, гордитесь ею! Что вы за моральный урод? Почему вам доставляет удовольствие издеваться над теми, кому и так в жизни досталось?
Но не волнуйтесь, суд заставит вас думать по-человечески!
— Ричард, — мягко намекнул я, — меня сложно заставить думать по-человечески.
— Рад, что в этом наши мнения совпадают, — правозащитник презрительно поморщился. — Вы же варвар, дикарь. Нет, хуже — вы зверь! Вы животное, мистер, Саулофф!
Дьявол меня побери, может ли быть подарок лучше?! Мой поздний гость сам подставился! Да ещё как!
— Почти в точку, Ричард! — весело засмеялся я. — Правда, мы предпочитаем говорить, что в нас только половина животного. Смеем надеяться, что человеческого в нас не меньше. Вы ведь не откажете нам в таком праве, верно?
Глядя, как бледнеет правозащитник, я улыбался, уже не скрываясь. У Ольсона затряслась нижняя губа, и дрогнули ноги. Отвратительный одеколонный дух перешибло резким запахом пота.
— Да вы же… Вы же оборотень! — как-то обиженно выпалил правозащитник.
Все-таки Ольсон оказался довольно тугоумным сукиным сыном. Я знавал правозащитников, которые раскалывали меня в два счета, по обонянию. Раскалывали, и мгновенно снимали любые претензии. Я демонстративно почесал кадык, давая Ольсону возможность разглядеть отросшие чёрные когти.