Отчего-то факт, что у жены фрагмент жизни оказался связан с пшеницей, не стал для Александра открытием.
— Отец владел полем. Поэтому дома всегда был хлеб, который мама пекла по-особому. Казалось, внутрь она кладет кусочек солнца, и это оно, а не печной огонь, делает мякиш лёгким, а горбушку румяной и ломкой.
Рахиль передёрнула плечами.
— В августе, в пору урожая, мы помогали папе. Там, где поле упиралось в яблоневую посадку, стоял дощатик — двухэтажный сарай, полный сквозняков. Пока шла жатва, все жили там.
Она вымученно улыбнулась.
— Ночами мы с Вардой убегали. Для девочек семи и десяти лет нет лучше занятия, чем прыгать по колосьям, вытаптывая замысловатые фигуры. В такие ночи воздух можно пить как вино, а пшеницу жевать прямо с колосков — на языке она вкуснее свежего каравая. Бабуля удивлялась: кто же это вытоптал? Уж не полевые ли духи наведались? А мы хихикали и тыкали друг друга кулачками. Это так волшебно: хранить тайну, которая известна лишь двоим.
— Та пшеница, была… такой? — Александр не смог подобрать слово.
— Нет. ТАКУЮ пшеницу мы познали лишь раз. Она ПРОСТО ПОЯВИЛАСЬ, когда звёзды падали горстями, сгорая так быстро, что никто не успел бы загадать желание. Увидев огромное поле, я обрадовалась. У нас стало так много хлеба, что можно продавать, и на выручку покупать всё-всё-всё. Варда смеялась. Она целовала моё лицо и тянула за руки. В колосья…
Мы не боялись. Там не было дороги, но бежать босиком было не страшно, потому что в этой пшенице не бывает сорных трав. И змей. И насекомых. Здесь никого нет. Но это лишь кажется…
Александр поёжился.
— Глупо было ночевать там, но мы ушли далеко, а проснулись, когда солнце почти доползло к зениту. Пшеница шелестела. Ты заметил, как она колышется? Словно соблюдая закономерность. Это напоминает ритуальные танцы. Она прошептала мне: «ДЕВОЧКА…»
Дощатик и яблони пропали. Вокруг было это.
Рахиль кивнула на колосья.
— Варда разревелась — из-за обгоревших плеч. Лоб у неё пылал. Мне пришлось обмотать её голову своими панталончиками, чтобы не было удара. Мы пошли по вчерашнему следу, и он оборвался. Будто кто-то опустил нас с облаков. Колосья не умолкали. Варда не слышала, или делала вид, потому что колосья могли нашептать ей ночью.
— Что они шептали? — Александр прислушался. Было в пшенице что-то искусственно-монотонное, словно в земле, на глубине нескольких дюймов, работали тысячи шелестящих механизмов.
— Обещай, что не станешь относиться ко мне по-другому.
Александр кивнул.
— Оно требовало плату. То, что жило в этом поле. И было самим полем. — Глаза Рахили увлажнились. — За выход.
— Какую? — Он почти знал ответ.
— Варду. К концу дня она свалилась. Её дыхание стало горячим. Это было страшно. Умри она, я осталась бы одна. Зная, что поле не выпустит меня, потому что она СДОХЛА сама. Я не заплатила.
Солнцепёк, шелест и бесконечная рябь на поверхности пшеницы окрашивали слова Рахили в оттенки безумия. Александр вздрогнул.
— Пшеница смолкла. Заговорила сестра. Я не испугалась, если бы она шепнула моё имя. Или кого-то из семьи. Но она повторяла то слово.
— Какое?
— Гузо… Даже не так. — Рахиль сложила губы трубочкой. — Гуууууузо. И я подумала, что не бывает ничейных пшеничных полей.
Раскаленное небо напоминало растянутую над белой лампой солнца бумагу. Рахиль продолжала.
— Ночью лихорадка утихла. Обнявшись, мы затаились под нескончаемый шелест. Я не могла спать. Меня интересовало: когда Варда проснётся, последует ли она зову пшеницы? Я была выше, и сильнее, но всё же…
Назавтра, мы шли прямо, но наткнулись на примятые колосья. Место нашей ночёвки.
Я возненавидела сестру, ибо она затащила нас туда. Глядя на её воспаленную кожу, я наслаждалась. Это легко — испытывать наслаждение, слушая пшеницу.
Рахиль смутилась. Она упорно избегала мужниного взгляда.
Александр ответил.
— Вы были детьми. Ты возложила на неё вину, что вы заблудились. Дети… Просто маленькие девочки.
Рахиль покачала головой.
— Когда мы сделали новый привал, я поняла, что никуда не пойду. Было спокойно и легко. Боль от солнечных ожогов, жажду и голод можно позабыть, если сконцентрироваться на шелесте. Пшеница просила плату. Она была не против, если бы я осталась, но, вместе с тем готова была выпустить. Меня… а не её.
Александр чуял — история закончится чем-то, о чём не стоит рассказывать.
— Пшеница говорила. Она знала многое. Например, что Варда нежеланный ребёнок… Знаешь, почему? Отец сломал маме нос, когда надрался в стельку. Раздел и заставил работать ртом, чтобы у него встал. Мать никогда такого не делала. Не все женщины могут пойти на это…