— Это правда.
— Мне все равно, если уж быть откровенным. И я по-прежнему считаю, что полотна нельзя выставлять на всеобщее обозрение, что бы вам ни говорил этот учтивый молодой немчик — Мерк.
— Почему вы не хотите показать свое творчество миру?
— Свое? О, вы заблуждаетесь, — узкие плечи художника еле заметно дернулись. — Слава их создателя не принадлежит мне.
Да он точно безумец. Давай, дружище, попробуй разговорить его!
— Пожалуйста, поясните, что вы имеете в виду. И, кстати…
— И, кстати, я не представился. Соломон Рейб. Что же касается пояснений… А уверены ли вы, мсье Санди, что хотите услышать их? Боюсь, если я расскажу вам свою историю, ваша жизнь уже не станет прежней.
— Такова профессия журналиста, — сказал после секундного раздумья Малик. — Всякая история, которую я пересказываю, оставляет в моей душе отпечаток.
— Душе. Вот именно, что душе, — буркнул Рейб.
Малик заскрипел ручкой.
— Ну, вот что, — продолжал художник. — Если вы настолько любознательны, я расскажу вам все. Мерку я бы не открылся, а вам откроюсь. Вы же ведь алжирец?
— Я родился в Париже, но по крови — да.
— Как и я. Как и я… Я родился во Франкфурте, но по крови еврей. Мы с вами чужаки среди своих, а разделяют наши судьбы жалких полвека. Поэтому, полагаю, вы сумеете понять то, что я поведаю. Хотите знать, почему ни одна из картин не имеет названия? Просто потому, что я не имею права их называть.
— Вы уже говорили, что это творение не ваших рук. Но чьих?
— Рук, — старик посмотрел на кисти своих рук, наполовину скрытые пиджаком. — Именно что рук.
Кривые старческие пальцы, пигментные пятна, неухоженные ногти.
— Вы хорошо знаете историю, мсье Санди?
— Не жалуюсь.
— Тогда вы знаете об Ангеле Смерти.
— Танатос? Азраил?
— Чушь! — вскрикнул Рейб. — Не смейтесь надо мной! Мерк не мог не сказать вам, где я томился в годы войны!
— Освенцим. Верно?
— Вернее некуда. И именно там собирал кровавую жатву Ангел Смерти. Если вам неизвестно это имя, то наверняка другое — Йозеф Менгеле — скажет больше.
Нацистский преступник, избежавший правосудия, точно! Да, дружище, здесь ты по-крупному напортачил. Как бы дед не замкнулся в своих неприятных воспоминаниях…
— Я не знал о том, что Менгеле называли Ангелом Смерти.
— Называли? Да он и был им! Чудовищем, калечащим тела и пожирающим души. Именно так он поступил со мной и моим братом.
— Братом? Значит, это он пишет картины?
— Терпение, молодой человек, терпение! Нас было двое. Близнецы. Соломон и Давид, в честь великих иудейских царей. Наша семья была очень набожной, это ее и погубило. За нами пришли еще до начала войны. Родители сгинули в безвестности, а нас бросили в городскую тюрьму. Потом перевели в другую, потом еще в одну, потом еще. Так мы мотались долгих четыре года, пока не попали в лапы Ангела.
Он имел обыкновение лично встречать и осматривать составы с новоприбывшими узниками. Выбирал подопытных, — губы старика задрожали. — Он никогда не пропускал близнецов. Имел к ним какую-то нездоровую страсть. Так мы и стали крысами в его эксперименте. Но мы хотя бы не томились в ожидании назначенного часа. Уже через два дня мы легли на операционные столы. Я никогда не забуду тот ужас, который испытывал, глядя, как Ангел неспешно готовит инструменты. Для него это было пугающе естественно. Именно тогда я осознал, насколько ничтожна человеческая жизнь. Насколько она обесценена и несущественна.
Он резал без анестезии. Всегда. Мы не стали исключением, и спасло меня лишь то, что брат оказался первым.
— Что он сделал с вами?
— Смотрите сами.
Рейб приподнял левый рукав пиджака, и Малик едва удержался от крика. Кисть старика, словно у монстра Франкенштейна из старой страшилки, была прошита грубыми потемневшими от времени хирургическими нитками. Рейб повернул руку, продемонстрировав журналисту три металлические скобы, торчавшие из кожи подобно вздувшимся венам.
— Он хотел проверить, приживутся ли у близнецов чужие части тела. Кисти моих рук — Давидовы. Поэтому и картины писаны не мной.
— Но и не Давидом же? Он ведь умер в ходе эксперимента, я вас правильно понял?
— О да. А я выжил. Более того, я оказался способен шевелить пальцами и даже брать какие-то предметы. Ангел Смерти счел меня любопытным экземпляром и распорядился переселить в отдельную камеру, где он мог бы наблюдать за мной. Там я и пробыл до освобождения.
— Все же я хотел бы вернуться к картинам, — сказал Малик. — Почему вы не считаете себя их автором?