Когда ревущее мычание последнего живого существа оборвалось, по всей Кирщановке застучали молотки. Мужчины приколачивали мертвые туши к деревьям и заборам, пускали кровь и выворачивали внутренности. По улицам растеклись красные ручьи и лужи. Земля превращалась в буро-коричневую грязь. Горячий и влажный воздух пропитался тошнотворным запахом свежей крови и потрохов.
Ближе к вечеру все стихло, но долгожданная тишина не принесла облегчения. Невероятно тяжелая и зловещая, она только усилила стыд и вину за содеянное. Толпа мужчин, женщин, стариков и детей шла к реке, опустив головы, и никто не решался даже мельком взглянуть на распотрошенные трупы, развешанные вдоль улиц.
Дождавшись земляков на берегу, Евдокия махнула рукой, чтобы они следовали за ней, и зашла в воду по пояс. Не задавая вопросов, кирщановцы побрели за повитухой.
— Кто первый? — спросила она.
Все молчали, никто не хотел быть первым. Тогда она схватила Анисью Гурьеву, что стояла к ней ближе всех, та нехотя подалась вперед. Старуха уронила ее в воду, и молодая женщина закричала. Сухие руки с распухшими суставами на скрюченных пальцах замкнулись на тонкой шее, погружая Анисью в реку. Визги сменились бульканьем.
— Убьешь! — кинулся к повитухе Колька Гурьев.
— Назад! — она посмотрела на него страшными, одержимыми глазами, и он отступил.
Пока женщина брыкалась, Евдокия что-то бормотала нараспев, а когда Анисья обмякла и ее руки спали со старушечьих плеч, из глубины выползли водоросли, обвили мертвую и утащили на дно.
Повитуха смотрела на земляков, приглашая следующего.
— Смелее, — сказала Евдокия, — сколько раз вас выручала, ни разу не обманула. Говорю же: не будет никому счастья на чужбине. Ни вам, ни детям, ни внукам, ни правнукам. Связаны мы с землей нашей, здесь и должны остаться. Да и теперь поздно отказываться: кровь пустили, землицу напоили, считай, по рукам с нечистыми ударили. Побежите — со смертью обвенчаетесь. Детей и супругов по гробам раскладывать будете, а сами проживете до глубокой старости в одиночестве и муках.
Из толпы вырвался двенадцатилетний Митя Антипов. В отличие от остальных детей Кирщановки, мальчик не боялся Евдокию и любил ее, как родную бабку. Два года назад, когда он провалился в прорубь и обморозился, почти все деревенские были уверены, что дохляк Митя умрет — уж очень хилым и болезненным он был. Но Евдокия боролась за мальчишку. Трое суток без сна провела у его кровати, читала заговоры, жгла травы, поила парным молоком с каплями крови самого здорового мужчины в Кирщановке. А после лучшую во всей деревне по надою корову, чье молоко стало лекарством для больного, принесли в жертву — заживо сожгли во дворе под окнами Мити. Она ревела от боли, умирала в муках, но не могла бежать и брыкаться — страдалице переломали ноги. Утром единственный сын Антиповых проснулся здоровым и чувствовал себя превосходно, будто и не было трех суток в бреду на грани жизни и смерти. С того дня Митя больше никогда не болел, его худосочное тело окрепло, а на белых пухлых щеках всегда светился яркий румянец. Благодарный мальчик каждый день приходил к повитухе в дом, помогал по хозяйству и слушал истории о темном мире тех, кто согласился вместо него взять буренку. Он доверял Евдокии больше, чем родителям, больше, чем себе, и теперь, когда она ждала следующего добровольца, он без страха шагнул к ней.
— Митя! — в ужасе кричала мать, прорвавшись через толпу к сыну.
— Не тронь! — жестом остановила повитуха.
Митя подошел к Евдокии и безропотно ушел под воду, даже старался не сопротивляться, чтобы старухе легче было его топить, но жизнь в нем отчаянно боролась за глоток воздуха. Когда бездыханного мальчика утащили на дно стебли, следом за сыном поспешили мать и отец.
Из воды показалась большая голова, за ней тянулось длинное тело со странными плавниками и коротким хвостом. По коже змеились волнистые бугры, похожие на кожуру запеченного яблока. Огромное рыбоподобное чудище медленно проскользило рядом с Евдокией, высматривая кого-то среди деревенских.
— Анисья! — истошным воплем вырвалось из Кольки Гурьева имя жены. Он узнал ее по маленьким, широко расставленным глазам на большой плоской морде. Перерожденная в жуткое существо Анисья медленно опустила веки, подтвердив догадку мужа, и ушла на дно.