Я только едва заметно усмехнулся:
— Увы, дружище, чудес не бывает. Даже в канун нового года!
— Эхе-хе! — задумчиво прокряхтел фельдшер, разливая водку. — Ну-с, господа, за скорейшее установление мира!
Мы едва успели опрокинуть рюмки, как в дверь кто-то громко заколотил.
«И кого это чёрт принёс?» — подумал я.
— Я открою! — бросил Аркадий.
Через несколько секунд он вернулся несколько растерянным, ведя за собой запорошенную снегом и изрядно запыхавшуюся попадью. Судя по виду матушки Натальи, пришла она отнюдь не для того, чтобы поздравить нас с Новым годом.
— Вдова Семёнова помирает! — выговорила она, едва отдышавшись. — Супруг мой соборовать побежал. А мне за вами велел!..
— Семёнова? — переспросил я, поначалу не совсем понимая, о ком идёт речь. А потом догадался: то была последняя из вдов, забеременевших якобы от погибших мужей.
— Николай Палыч, голубчик, саквояж мой! — приказал Аркадий. — Идём немедленно!
— Я с вами! — заявил я.
Закладывать сани времени не оставалось, пошли пешком. Преодолев сугробы, ветер, бросающий в лицо снег, и предновогоднюю темноту, сгустившуюся над Таборами, мы, наконец, были у дома вдовы.
Изба встретила нас свечным полумраком, духотой, запахом кислой капусты и голосом отца Георгия, читавшего Псалтирь. Тело вдовы с выпирающим животом лежало, вытянувшись, на лавке. Скорчившись в углу, беззвучно плакала какая-то старушка, видимо, мать безвременно почившей.
При виде нас отец Георгий прервал обряд и красноречиво развёл руками: вот, мол, беда-то какая!
Аркадий широкими шагами подошёл к телу, приложил пальцы к сонной артерии, покачал головой. Я встал рядом с другом, не вмешиваясь в работу врача, но будучи готов помочь по мере сил. Фетисов раздвинул покойнице веки и слегка сжал двумя пальцами глазное яблоко.
— Видишь? — он показал на зрачок, превратившийся в полоску, как у кошки. — Реакция Белоглазова. Увы, мы опоздали.
Фельдшер вздохнул. Все молчали, даже отец Георгий и старушка в углу.
В этот момент живот покойницы шевельнулся.
— Ребёнок! — крикнул Аркадий. — Николай Палыч, попробуем! Шансы, конечно, малы, но, как говорится, чем чёрт не шутит?!..
Я не сразу понял, что он имеет в виду. Отец Георгий, похоже, был смущён упоминанием чёрта в столь скорбный час. А вот фельдшер не растерялся. Он вдруг оказался передо мной с раскрытым саквояжем, из недр которого тотчас начал извлекать хирургические инструменты.
Я было отошёл, дабы не мешать операции, и встал рядом с отцом Георгием, но у моего друга были другие планы.
— Герман, найди керосинку! Или любой другой свет! — бросил он. — И вставай рядом! Отец Георгий, принесите тёплой воды! И какую-нибудь пелёнку!
Я никогда не слышал, чтобы Аркадий говорил таким твёрдым голосом, а потому поначалу опешил. Отец Георгий опешил ещё больше, но, осознав, что от его действий зависит новая жизнь, засуетился. Старушка в углу по-прежнему всхлипывала и что-то бормотала. По-моему, она не понимала, что происходит, поэтому помощи от неё не было никакой.
Лампы я не нашёл — взял стола подсвечник с тремя свечами и встал справа от покойницы, держа его в вытянутой руке.
Запахло карболкой. Залязгали ножницы, затрещала разрезаемая ткань подола. Блеснул скальпель. Аркадий погрузил обе руки в разрезанное чрево и извлёк на свет божий нечто похожее на большое яйцо. Оно скользко блестело в дрожащем свете свечей и шевелилось. Я никогда не видел, как выглядит новорождённый в плаценте, но то, что находилось под полупрозрачной красноватой плёнкой, совсем не напоминало человеческое дитя.
— Ох ты ж!.. — выдавил Фетисов.
Фельдшер испуганно перекрестился.
Я, недоумевая, переводил взгляд то на того, то на другого, а то и на отца Георгия, который стоял чуть поодаль с выражением полнейшей растерянности.
Аркадий перенёс младенца на стол, заботливо застеленный батюшкой какой-то тряпицей, и принялся разрезать плаценту, бормоча под нос что-то о врождённых уродствах.
Уродства? Ведомый скорее любопытством, чем желанием помочь, я подошёл к другу и… Не знаю, что именно ожидал я увидеть. Недоношенного, скорее всего, обречённого на смерть, младенца? Безносого циклопа? Анацефала? Ребёнка со сросшимися ногами? Сиамских близнецов? Либо ещё какого-то уродца, вроде тех, что выставлены на всеобщее обозрение в петроградской Кунсткамере? Морально я был готов узреть нечто подобное. Но я ожидал увидеть человека, а лежащее в крови и слизи существо было чем угодно, но только представителем рода людского. То был длинный (почти в пол-аршина) и толстый, отвратительно белёсый червь.