В прошлом здесь была усадьба какого-то помещика, а теперь — пункт отправления в загробный мир. Ветхое двухэтажное здание в колониальном стиле окружено лесами. Сбежать невозможно. До Перми около ста километров.
Какой странный вечер. Буря угомонилась, воздух затянут дымкой, небо взирает на землю черным оком. Очертания деревьев размыты, неровная дорога, ведущая к пансионату, смазана, леса вдали утопают в шелковом мраке — кажется, будто глядишь не на улицу, а на тканое полотно. Вот на ветру шевелятся ветви, а такое чувство, что это нити пряжи схлестываются друг с другом.
Буря родила покой. День родил ночь. В этом соблюдается баланс.
С такими мыслями Инга выдыхает дым, откуда-то из глубины дома доносится мерное гудение, похожее на звук холодильника, усиленный динамиками. Неприятный звук. Она поеживается на вязаном коврике красно-желтого цвета — но не того, какой обычно приобретает лицо больного гепатитом А после физических нагрузок, а цвета осенних листьев, втоптанных в грязь. На дверном косяке она замечает кривые буквы. Кто-то, кому очень хотелось высказать свои мысли, ручкой для кроссвордов и безответных писем нацарапал вертикальную надпись.
Надпись гласит: «демоны».
Старики, они как дети. Немощные и желающие оставить след о себе, думает Инга. Как и дети, они ее раздражают. Особенно, если начинают что-то требовать своими противными старческими голосами.
Она как раз делает последнюю затяжку и бросает окурок в вечернюю мглу, когда со второго этажа раздается скрипучий голос.
Ева кричит:
— Помогайте!
Каждый вечер одно и то же. То неуклюжая бабка роняет одеяло, то мучается припадком грудной жабы, то видит в темном углу фигуру с руками, свисающими до пола.
В «Сизой Голубке» первый этаж предназначен для тех, кто хоть и выжил из ума, но еще может передвигаться самостоятельно. Второй — провонял мочой и лекарствами. Там лежат старики, испражняющиеся в медицинские утки и глазеющие на тебя, как на врага, ведь ты, в отличие от них, еще можешь ходить.
— Иду-иду, — говорит Инга и направляется в служебное помещение, где у нее припрятано кое-что нужное. Найдя в шкафчике с медикаментами темную баночку «Новопассита», она откручивает крышку и делает большой глоток. Морщится, кашляет, будто подавилась скисшим чаем, а потом вновь прикладывается к горлышку и выпивает все, что есть, залпом. Шумно вдыхает воздух. Дело в том, что вместо успокоительного в баночке коньяк.
Новости: картинка перед глазами нечеткая, штрихи окружающего мира резкие, выпуклые, как у вязаных накидок, какие кладут себе под задницы в столовой старые рухляди.
Инга достает мобильник из сумки и глядит на пустой экран. Артур со вчерашнего дня так и не позвонил.
Погода снаружи тихая, буря ушла в другой край. Погода в душе — тревожное спокойствие, изредка нарушаемое далеким громом, где-то на горизонте гроза воспламеняет облака.
— Помогайте! — слышится крик.
Слегка покачиваясь, Инга возникает в дверях холла. Свет здесь отключен, работает лишь телевизор, по дощатому полу блуждают лиловые тени. Холл — это место, где старики часами просиживают на обшарпанных стульях, расставленных полукругом перед экраном, и смотрят выпуски о наводнениях, изнасилованиях, стихийных бедствиях и массовом море скота. Никто из них не распрощался с жизнью окончательно, но можно смело сказать, что часики уже тикают.
Сейчас тут только Лев, остальные отправились спать пораньше, однако глаза сомкнули не сразу: лежали, охали да стонали — их древние кости и изношенные суставы отзываются болью на непогоду.
Честно сказать, Инга побаивается Льва. Порой, когда у него случается очередной приступ забывчивости и дезориентации, он лепечет какую-то странную чушь, а иногда — чушь довольно жуткую.
Однажды он сказал Инге, что придет к ней ночью и сожрет ее кишки, а как-то раз любезно предложил ей вылизать пилотку у некой Первоматери. Она отказалась.
Новости: не принесли результатов поиски певицы Пермского оперного театра, которая пропала накануне страшной бури, пропустив свое выступление в спектакле «Дон Жуан».
Экран занимает добротная дама в зеленом платье, похожая на дерево, отягощенное плодами. Открывая рот настолько широко, что видно, как подрагивает язычок в горле, она исполняет оперный вариант песни «Стою на полустаночке». От ее высокого, плоского голоса звенит в ушах.