— Такая вот забота о насильниках и убийцах, — добавляет Аарон.
— Информация отрывочная. Студентка, двадцать один год, в Венецию приехала по летней программе — изучать искусство. Поздно вечером возвращалась из бара, подверглась нападению возле моста Вздохов. На данный момент это все, что нам известно. Но поскольку расследование ведет жандармерия, твой друг, капитан, должен иметь доступ ко всем материалам.
— Возможно, первое преступление Сэндмена, — рассуждает Скарпетта. — По крайней мере в отношении гражданского лица. Если он и впрямь служил в Ираке. Человек, впервые совершающий преступление, часто оставляет следы и лишь потом набирается опыта. Этот парень уже опытен, и порядок действий у него отработан. Он осторожен, привержен определенному ритуалу, жесток и жертв в живых не оставляет. Однако о том, что может оставить ДНК на хирургическом клее, не подумал. Бентон знает?
— Да. И знает, что у нас проблема с твоей золотой монетой, — говорит Люси. — На ней, как и на цепочке, его ДНК, а значит, это он был в переулке за твоим домом в ту ночь, когда вы с Буллом нашли там револьвер. Возможно, нам стоит присмотреться к Буллу. Подвеска могла принадлежать и ему. Я уже предупреждала. У нас ведь нет его ДНК.
— Хочешь сказать, что он и есть Сэндмен? — Скарпетта настроена скептически.
— Я лишь констатирую, что у нас нет его ДНК.
— А револьвер? Патроны?
— На них ДНК Сэндмена нет. Но это еще ничего не значит. Одно дело — оставить ДНК на монете и цепочке, и совсем другое — на револьвере, ведь оружие он мог и взять у кого-то. С «кольтом» он обращался осторожнее, потому что якобы отобрал его у незнакомца, существование которого еще не доказано. У нас есть только слово Булла и ничего больше.
— Ты хочешь сказать, что Булл — предположим, он и есть Сэндмен, хотя я в это и не верю, — намеренно потерял револьвер. Но не собирался терять монету. Получается бессмыслица. Во-первых, почему порвалась цепочка? Во-вторых, если она порвалась и упала на землю, зачем ему привлекать к ней мое внимание? Почему бы просто не положить ее в карман? И добавлю еще одно: трудно представить, что Булл носил бы золотую монету на шее. Кстати, мне это напоминает серебряный доллар, который дала Марино Шэнди.
— Нам, конечно, не помешало бы получить отпечатки Булла, — говорит Аарон. — И неплохо бы взять мазок на ДНК. А еще меня беспокоит, что он вроде как исчез.
— Вот пока и все, — заключает Люси. — Теперь мы его клонируем, вырастим копию в чашке Петри и узнаем, кто он такой.
— Я еще помню времена, не столь уж далекие, когда результатов теста на ДНК приходилось ждать неделями и даже месяцами.
Воспоминание отдается печалью, болезненным напоминанием о том, сколько людей пострадало и погибло только из-за того, что преступника не удавалось установить быстро.
— Нижний край облачности — три тысячи футов, видимость — три мили, — говорит Скарпетте Люси. — Полетим визуально. Встретимся в аэропорту.
Кабинет Марино. Добытые в кегельбане трофеи отбрасывают тени на старую оштукатуренную стену. В воздухе — пустота.
Бентон закрывает дверь, но свет не включает. Сидя в темноте за столом Марино, он впервые с полной ясностью осознает, что никогда не воспринимал его всерьез и не считал своим. По правде говоря, он всегда видел в нем приятеля Скарпетты — невежественного, узколобого, грубого и бестолкового копа, по ошибке попавшего в современный мир и в результате этого, а также других факторов не слишком приятного в общении и не очень полезного. Бентон его терпел. Недооценивал в одних отношениях, прекрасно понимал в других, но не сумел рассмотреть очевидное. Теперь, сидя за столом Марино, глядя на огни Чарльстона, он сожалеет, что уделял ему мало внимания. Ему и всему остальному. То, что ему нужно знать, находится рядом, под рукой, и было здесь всегда.
В Венеции почти четыре часа утра. Неудивительно, что Пауло Марони бросил клинику, а теперь уехал и из Рима.
— Слушаю, — говорит он, снимая трубку.
— Спали? — спрашивает Бентон.
— Если бы вас это беспокоило, вы бы не позвонили. И что же случилось, что побудило вас потревожить меня в столь неподобающий час? Есть подвижки в деле?
— Неблагоприятные.
— А конкретнее?
Голос доктора Марони звучит устало, как у человека, склонившегося перед обстоятельствами.
— Ваш пациент.