— Впервые слышу про такие издевательства. Куда катится мир?
— Надеюсь, больше мы о чем-то подобном не услышим. А что касается вашего вопроса, то я задаюсь им чуть ли не всю жизнь.
— С вашим предположением согласен. Во всяком случае, оснований для возражений у меня нет. — Доктор Франц кивает на монитор. — Но тогда вопрос следует поставить так: песок на клее или клей на песке? Песок на руках или руки в песке? Клей в Риме… Вы сказали, что они не применяли масс-спектрограф? А ИСПФ?
— Не думаю. Клей цианоакриловый. Больше мне ничего не известно. Можно бы попробовать ИСПФ и посмотреть, какой молекулярный отпечаток получится.
— Хорошо.
— Проверим клей с окна и с монеты?
— Конечно.
Действие инфракрасного спектрофотометра Фурье основано на концепции, гораздо более простой, чем можно предположить исходя из его названия. Химические связи молекулы поглощают световые волны определенной длины и дают аннотированный спектр, столь же уникальный, как и отпечаток пальца. На первый взгляд их открытие не таит в себе никакого сюрприза. Спектр клея на окне и клея на монете один и тот же, но ни Скарпетта, ни доктор Франц его не узнают. Молекулярная структура не соответствует метилцианоакрилату обычного суперклея. Здесь что-то другое.
— 2-октилцианоакрилат, — говорит доктор Франц. На часах уже половина третьего. — Что это может быть, не представляю. Ясно только, что какой-то адгезив. А что с клеем в Риме? У него такая же молекулярная структура?
— Не думаю, что это кого-то интересовало, — отвечает Скарпетта.
Исторические здания в мягком свете иллюминации, и белый шпиль собора едва не пронзает луну.
Звезд нет, и небо неотличимо от океана. Дождь стих, но ненадолго.
— Мне нравится ананасовый фонтан, да только его отсюда не видно. — В своей роскошной комнате доктор Селф разговаривает с огнями за окном — это куда приятнее, чем говорить с Шэнди. — Он там, далеко, у воды, за рынком. Летом в нем плещутся детишки из бедных семей. Когда живешь в дорогих апартаментах, настроение портит постоянный шум. Слышишь? Это вертолет. Береговая охрана. А еще военные самолеты. Громадные, как летающие линкоры. Каждую минуту. Проносятся чуть ли не над головой. Впрочем, ты о самолетах больше меня знаешь. И на что только идут деньги налогоплательщиков?
— Я бы не рассказала, если б думала, что ты перестанешь мне платить, — отзывается Шэнди.
Вид ее не интересует, хотя она и сидит в кресле у окна.
— Выбрасываются на ветер, а результат — еще больше смертей. Мы же знаем, что случается, когда эти мальчики и девочки возвращаются домой. Мы слишком хорошо это знаем, не так ли, Шэнди?
— Дай мне то, о чем мы говорили, и, может быть, я оставлю тебя в покое. Мне ведь нужно только то, что и другим. Ничего плохого в этом нет. Плевала я на Ирак. И сидеть здесь часами, переливая из пустого в порожнее, мне совсем не интересно. Хочешь потолковать про политику, отправляйся в бар. — Она смеется, и смех у нее неприятный. — Стране Буша есть чем гордиться, потому что мы ненавидим арабов и педиков, не спускаем младенцев в унитаз и не продаем их по кускам для медицинских исследований. Мы любим яблочный пирог, пиво «Будвайзер» и Иисуса. Да, и еще трахаться. Ладно, дай мне то, за чем я пришла, и я заткнусь и свалю домой.
— Как психиатр я всегда говорю: «Познай себя». Но к тебе, милая, это не относится. Рекомендую — не старайся познать себя.
— Одно точно, — ехидно замечает Шэнди. — Марино, когда завязал со мной, наверняка завязал и с тобой.
— Он поступил в точности так, как я и предрекала. Не тем местом думает.
— Ты можешь быть богатой и знаменитой, как Опра, но ни слава, ни влияние не способны завести мужчину так, как это делаю я. Я молода, хороша собой и знаю, чего им надо. А еще я умею делать так, что со мной их хватает на такой забег, о каком они и не мечтали.
— Ты о сексе или о Кентуккийском дерби?
— Я о том, что ты стара.
— Возможно, тебя бы стоило пригласить на мое шоу. Какие интересные вопросы я могла бы задать! Каких мужчин увидеть в тебе! Какой магический мускус ты должна источать, чтобы они таскались за тобой? Мы бы показали тебя такой, какая ты сейчас, в черных кожаных брючках, обтягивающих, как кожура на сливе, и джинсовой курточке, под которой нет больше ничего. Конечно, сапоги. А главная примана — эта косынка, которая словно охвачена пламенем. Немного затасканная, мягко говоря, но ведь она принадлежала твоему приятелю, тому бедняжке, что попал в жуткую аварию. Мои зрители растрогаются, когда ты скажешь, что будешь носить ее на шее, пока он не поправится. Не хотелось бы тебя огорчать, но если голова раскалывается, как куриное яйцо, и мозг напрямую знакомится с окружающей средой — а в данном случае с тротуаром, — дело очень серьезное.