— Детский сад какой-то, — буркнула Алиана.
— Детство с нами навсегда.
— И что, я должна её простить и утешить, чтобы этого не случилось?
— Нет. Ты ей ничего не должна. У тебя своя жизнь. Я хочу, чтобы ты поняла — ваши отношения не партнёрские, и не будут таковыми. Но не потому, что ты сирота, а она дочь владетеля, а потому, что это отношения «взрослый-ребёнок», и в роли взрослой оказалась ты. Она выливает на тебя негатив — и одновременно требует одобрения, ждёт безусловной поддержки — но при этом категорически отрицает твою ценность, обижает — и жаждет в ответ любви. Это коммуникация подростка и родителя, а не партнёров.
— Я что, должна её удочерить? — фыркнула Алька.
— Из этого не вышло бы ничего хорошего. Отношения родитель-ребёнок заканчиваются тем, что ребёнок уходит. Ты хочешь нянчиться с Калидией, принимая всё это, чтобы потом она сказала: «Спасибо тебе, теперь я выросла и мне пора. Буду иногда заходить в гости, поплакаться, если что-то в жизни пошло не так. Кстати, познакомься — это Вася, я выхожу за него замуж…»?
— Какой Вася? — растеряно спросила Алиана.
— Любой Вася. Или Петя. Или Маша. Кто-то, с кем она попробует выстраивать взрослые отношения, а не родитель-ребёнок. Ты в этом качестве рассматриваться по определению не будешь.
— Отличная перспектива, Михл. Вы как всегда позитивны.
— Напомню — несколько минут назад, на этом самом месте, ты признала, что мой прогноз был верным.
— Я помню, — вздохнула она. — И не спорю. Наверное, вы правы и сейчас. Но мне от этого не легче. Неужели нет способа разрушить этот дурацкий замкнутый круг?
— Может быть, и есть, — признал я неохотно. — Если вернуть ей мать, то она с ненулевой вероятностью переключится со своими запоздалыми подростковыми проблемами на неё. Может быть — именно «может быть», — это освободит в ней возможность для нормальных, нетоксичных отношений с партнёром. И ещё одно «может быть» — может быть, этим партнёром будешь ты. Уверенности в том, что все эти вероятности совпадут, сама понимаешь, никакой.
— Это лучше, чем ничего, — грустно сказала Алиана. — Но вы же всё равно не знаете, как вернуть ей мать?
Я не ответил ни «да», ни «нет». Мироздание больше не хочет смотреть моими глазами, но, кажется, я знаю, чьими хочет.
Калидия пришла, когда мы допили чай, и Алька, прорыдавшись мне в разгрузку, уже начала задрёмывать. Девушка соткалась из темноты и сказала мрачно:
— Док, вы не могли бы нас оставить?
— Нет, — сказал я спокойно. — Это караульный пост. По уставу я должен спросить «Стой, кто идёт», а потом пристрелить тебя нахрен. Это решило бы кучу проблем морально-психологического свойства.
— Так почему вы этого не делаете?
— Патронов мало.
— Понятно. Алиана, отойдём поговорить?
— Не хочу, — решительно ответила девушка. — Тут тепло, а там снег идёт. Да и говорить нам не о чём. Что за разговоры с постельной грелкой?
— Аль, ну что ты начинаешь! — сморщилась Калидия.
— Я не начинаю, Кали. Я закончила.
— Мы что, при нём будем отношения выяснять? — Калидия невежливо ткнула в меня пальцем.
— Нам нечего выяснять, — упрямо сказала Алиана. — Нет у нас никаких отношений, спать иди. Сама себе постель нагреешь.
— Ах, вот как, да? Это всё он, твой драгоценный Михл? Наговорил тебе про меня гадостей, а ты уши развесила? Может, и постель ему греть будешь?
— Захочу — и буду! Тебя это уже не касается! Он тебе, кстати, жизнь спас!
— Я его об этом не просила! И тебя ни о чём не просила! Хотела извиниться, а теперь не буду! Сама дура! Я думала, ты со мной, а ты вон какая! Предпочитаешь противных стариков, да? Так возвращайся к своему Родлу! Соси его мерзкий член, чтобы он смог в тебя его засунуть! Дрянь! Дрянь! Дрянь!
Девушка зарыдала и убежала в темноту, а мы несколько минут сидели молча.
— Никогда не думала, что она меня этим попрекнёт, — сказала, наконец, Алька. — Однажды рассказала ей… Тьфу. Меня, кажется, сейчас стошнит. Как можно быть такой бессовестной?
— Реакция обиженного ребёнка, который пытается ударить маму посильнее. Он не понимает, что может сделать ей больно, потому что она уже взрослая.
— Простите, что вам пришлось это выслушать, Михл. Мне почему-то очень за неё стыдно.
— Реакция взрослого, — улыбнулся я.
— Хватит с меня на сегодня психологии. Я спать пойду. Или рыдать в подушку — ещё не решила. Останетесь здесь?
— Посижу ещё. Не спится.
— Спасибо вам, — сказала она и ушла.
— Эй, дедушка Док, ты живой?
Проснуться от того, что в тебя тычут палочкой, — странное ощущение.
— Ты скажи, живой или нет, — настаивает Нагма, — а то я мертвецов боюсь.
— А если я говорящий мертвец? — проскрипел я, пытаясь понять, есть ли у меня ещё тело, или после сна сидя от него осталась только фантомная боль в спине.
— Таких не бывает! — рассмеялась девочка. — А чего ты на стене спишь? Я пришла сказать, что завтрак, а тебя нету.
— Я есть, — пришёл я к выводу, попробовав подвигаться.
Страдаю — значит, существую. Patior ergo sum.
— В комнате тебя нету! — уточнила Нагма.
— Уснул, вишь, на посту, — признался я. — Старость не радость.
— Ничего, — утешила меня девочка, — враги не напали. Наверное, ты, дедушка Док, их своим храпом напугал.
— Я храпел?
— Как шайтан! Нет, как два шайтана!
— Мне кажется, ты преувеличиваешь, Нагма. Максимум — как полтора. Помнишь, мы проходили дроби?
— Да, полтора — это один и ещё половинка. А разве половинка шайтана может храпеть?
— Если это верхняя половинка. Если нижняя — то только пукать.
К лестнице иду под заливистый девичий хохот. Шутки про жопу неизменно успешны.
— Дедушка Док! А что это там такое летит?
— Ложись!
Люди, никогда не бывшие под обстрелами, не умеют реагировать на команду «Ложись!» правильно. Правильная реакция одна — в ту же секунду упасть мордой вниз, и только потом думать, куда ты упал, что под тобой, что над тобой, что случилось и случилось ли вообще что-нибудь. Потому что в этом случае у тебя будет чем думать, во всех прочих — не факт. Однако правильная реакция вырабатывается только у тех, кому повезло пережить неправильную. Тот, у кого такого опыта нет, непременно сначала спросит что-нибудь умное, типа «Что случилось?», потом покрутит головой, оглядываясь вокруг, потом посмотрит под ноги — не слишком ли там грязно, потом осторожно опустится, сначала на колени, потом подставив руки, до самого конца сомневаясь, а стоит ли… Если тревога не была ложной, закончить эту процедуру будет уже некому.
Поэтому одновременно с криком: «Ложись!» ― я уже летел по стене, сшибая с ног Нагму и накрывая её собой. Осколок от сдетонировавшего об башенку НАРа, — или что там было — клюнул меня в наспинную пластину бронежилета. Пробил или нет — с перепугу не понял. Не слушая испуганный писк придавленной девочки, поднялся на колено, поймал удаляющийся беспилотник коллиматором, высадил вслед три коротких очереди.
Не попал. Аппаратик мелкий, стрелок я средний, руки от адреналина трясутся. Пощупал спину, сунув руку под броник — вроде сухо, крови нет. Мелкий был осколочек, но Нагме хватило бы. Вот бляди.
— Ты как, цела?
— Ты меня придавил! Синяки будут!
— Синяки — не самое страшное, — ответил я, нервно ощупывая девочку.
Вроде бы не пострадала, повезло. Но какая тварь? Ладно бы по мне, но видели же, что ребёнок рядом! Это не владетельская штука, это из нашего мира аппарат. Лёгкий разведывательно-ударный БПЛА. Какой именно — не опознал, далеко. Да и до чёрта их сейчас, все не выучишь.
— Что это было, дедушка Док? — спросила Нагма, разглядывая след от взрыва на башенке.
— Это нас, егоза, убить хотели.