И ТАКИ еще раз о фамилиях и носителях оных. Расставаясь с Гарри Гар-рисоном, референт спросил: - Книжку-то надпишешь, Гарри? - А то! Что написать? - А просто мои имя-фамилию по-английски. И - подпись. Он так и сделал: "Andrey Is My Love! Да! Harrison". Потом говорит: - Это ж какую ты сделку с Богом заключил - за такую фамилию?! - Каку-ую сделку?! - горячо возмутился референт. - Он мне до сих пор так и не заплатил!!!
ТРОГАТЕЛЬНЫЕ бабушки-старушки в гардеробе Дома между собой общаются специфически: - Я молодого человека пока тут в углу положила, а когда освободится повешу. - А я дамочку все-таки повесила! Сразу! - горделиво. Они так, оказывается, про верхнюю одежду, сдаваемую молодыми человеками и дамочками. Впрочем... Новенькая заступила на дежурство. И с тихим ужасом глядит, как собутыльники выносят из кабака по коридору невменяемого прозаика Ж., а критик X. следом ползет по-пластунски, приборма-тывая: "Где ж мой шарфик?! Шарфик же! Где ж?!" А старожилки гардероба, насмотревшиеся всякого, успокоительно поглаживают новенькую по плечу и ласково втолковывают: - Это писатели. Это их дом. Они отдыхают. Они так отдыхают. Писатели это. Дома они. У себя...
ПОСЛЕ грандиозной совместной гулянки с собратьями по перу просыпается референт на диване в квартире давней подруги-поэтессы, у которой, собственно, и была гулянка. - Соды у тебя нет, подруга? - Нет. И не было никогда. А зачем она вообще? - От изжоги, блин! - У меня никогда не бывает изжоги - Счастливая! Значит, ты меня не поймешь. У-у-у! Эх, не знаешь ты, что такое изжога! - Зато ты не знаешь, что такое геморрой! - ревниво отстаивает подруга свое право на мучения. - Не знаю, м-да... - И действительно не знает. Но вот изжога... Представляешь, изжога это... Вот берут рашпиль засовывают тебе в горло и шуруют им туда-сюда, и шуруют!.. - Ага! - радостно находит общий язык подруга. - А геморрой это то же самое, только рашпиль не в горло, а... Нашли общий язык, да...
ДАВНО что-то не звонила референту очаровательная ТВ-звезда Марианна Баконина, прозаик. И - звонит. - О-о! - радуется референт. - Куда пропала?! Почти год от тебя ни слуху ни духу! - Вот... звоню... - И что новенького? - Вот... дочку родила... - Гм-гм! - настораживается референт. - А почему, собственно, ты звонишь МНЕ?
ПРОЗАИК Житинский, будучи в Доме Каралиса, на исходе фуршета с детской (или пьяной?) непосредственностью предложил: - Вот бы провести вечер, где писатели делятся своими амурными похождениями. Как на духу! И доктора Щеглова пригласить, чтоб комментировал. Абсолютно потерял бдительность прозаик Житинский, ибо позади него сидит жена-Лена и специфически-ласково смотрит на супруга. - Начинай прямо сейчас! - тоном указывает на неуместность Измайлов. Только заранее договоримся, что первая фраза исповеди каждого писателя будет: "Один мой хороший приятель..."
ОДИН МОЙ ХОРОШИЙ ПРИЯТЕЛЬ явился домой под утро и мрачно рассказал жене, что его как неординарную личность всю ночь вербовало КГБ на явочной квартире в Ольгино, сначала пряником заманивало, потом кнутом грозило, потом опять пряником, опять кнутом. В общем, измучился один мой хороший приятель за ночь, но не поступился демократическими принципами. Даже как бы заморочил голову чекистам - ни "да" им не сказал, ни "нет". Но что будет дальше, он и не представляет. Думать надо, крепко думать. Но сначала - спать. Да! Естественно, поэтому он, один мой хороший приятель, никак не мог позвонить жене и успокоить: мол, жив-здоров. И чекисты посоветовали ни-ко-му о беседе не рассказывать. Тем более жене! А он, видишь, так ей доверяет, что перво-наперво ей же и рассказал. - Господи! Лучше бы ты был у бабы... - пригорюнилась жена. Да так искренне пригорюнилась, что один мой хороший приятель только громадным усилием воли удержался от того, чтобы ее утешить: дескать, не горюнься, вытри слезы, у бабы и был...
ОДИН МОЙ ХОРОШИЙ ПРИЯТЕЛЬ проживал в доме творчества Комарове. Бурно и страстно проживал. И не с женой. А тут жена приехала навестить. Один мой хороший приятель заметил ее поздно - с балкона. Безвыходная ситуация! С того же балкона даму сердца (не жену) спустить затруднительно - третий этаж плюс масса любопытствующих собратьев по перу на соседних балконах. В дверь тоже не вытолкать - жена уже в нее стучится. Открыть как ни в чем не бывало и выдать даму сердца за платоническую поклонницу - тоже никак, ибо на ней из одежды - полный ноль, а на нем лишь презерватив. - Жанна! - командует он. - Собери свои шмотки в кучку, прижми к груди, притаись за дверью! Как только я открываю - пулей вылетай, вниз по лестнице, оденешься где-нибудь там... в коридоре, что ли. Открывает. На пороге - жена. Мимо нее пулей вылетает, вниз по лестнице, - Жанна. - Здравствуй, милая-дорогая-любимая-единственная! - радуется он жене и норовит обнять. - Вот так сюрприз! - Кто это был?! - уклоняется жена от объятий. - Где? Когда? - Здесь И сейчас. Которая пулей и вниз по лестнице. Голая. - Это... м-м. . Голявкин был. Витя Голявкин. - Ка-а-акой Голявкин?! - Нормальный Голявкин. Друг и собрат по перу. Ты что, Голявкина не знаешь? - Голявкина-то я знаю. Но кто это был? - Голявкин! Надо сказать, прекрасный писатель Виктор Голявкин, бывший боксер, к тому времени сильно погрузнел и вообще безвылазно сидел дома в Купчино, будучи полупарализован. - Ну а все-таки? - Голявкин! - Ладно. - (Сто лет прошло.) - Кто все-таки там был? - Голявкин! ...И правильно. Жена в конце концов уверилась, что там был действительно Голявкин.