А дети с площадки исчезли, будто и не было их вовсе. Наверняка они разошлись по домам, наигравшись, или кого-то загнали на обед. Было уже около полудня; вероятно, из-за непогоды многих детей забрали родители. Сейчас качели и горки пустовали. Я ведь не знаю, сколько времени я потратила в пустую. Не помню, когда в последний раз каталась с горки. Что ж, пока у меня полно времени, я скачусь с горки! Я чувствовала себя прекрасно – совсем ребенком. Я все больше взрослею и жалею о том, что больше не вернуть тех радостных и теплых моментов детства. Но если момент не вернуть, нужно его создать! После катания с горки
Всю дорогу до парка мы шли молча, как разные люди. Даже Галя (известная сплетница) ничего не говорила о внешности людей, об их поведении и как бы она повела себя в чужой ситуации. Здесь молчание было слишком напряжённым. Если с Артуром я шла молча, потому что все понятно без слов, то сейчас я молчала, потому что боялась нарушить гробовую тишину и сболтнуть чего-нибудь ненужного. Лана с безмятежным лицом делала слишком отстраненный вид, доставая телефон или разглядывая качающиеся ветки деревьев.
Когда мы дошли до парка, я сразу присела на любимую скамейку. Здесь проходили все разговоры и встречи. Даже сейчас, когда я никого не ждала, я решила порисовать и почитать; с Дмитрием и Галей я все равно не разговаривала, поэтому толку ходить за ними нет. Дмитрий и Галя ушли в глубь парка, мило беседуя. Я незаметно поморщилась; неужели когда-нибудь я стану такой же? Надеюсь, что нет.
Назойливые воробьи снова кружились у скамейки. Пока ко мне никто из знакомых не пристал, я достала блокнот, карандаш и ластик. Снова форма птиц вылепливалась на бумаге, снова короткие и длинные штрихи успокаивали сознание. Я не нервная, но мои мысли постоянно путаются друг в друге. Туда и сюда, они вертятся в сплошном вихре моей головы. Именно рисование и изливание чувств на бумаге словно вызволяли этот вихрь, отпуская из моей головы. Процесс рисования был долгим и интересным, пока один из воробьев не улетел на соседнюю березу.
Ее голые ветки, еще без почек, приютили перистое создание у себя на макушке. Воробей зачирикал; неужели весна? На дворе была середина марта, но в Санкт-Петербурге весна наступает только к апрелю, не раньше. Воробей покинул композицию в жизни, но я постаралась дорисовать его по памяти. Ничего не получалось; штрихи меня не слушались, карандаш затупился, а ластик настолько стер бумагу, что рисунок окончательно испортился. Впрочем, каждый художник много раз хотел сжечь или выбросить свою работу, но не делал этого. Потому что в будущем он смотрел на ошибочные работы, и видел, как повысил свои навыки и чего добился. Но я считаю, что, если художник все время рисовал одно и тоже, пусть и дошел до совершенства, он никак не продвинулся. Не рисуешь фон – не развиваешься. Не умеешь что-либо рисовать – не будешь развиваться, пока не начнешь это рисовать. Все эти понятия стиля, техники и «уникальности» – лишь отговорки для тех, кто не хочет или боится развиваться в этой сфере.
Поэтому я вырвала листок из блокнота и решила записать все свои ощущения и мысли за этот день. Я запихнула все свои успехи в рисовании набросков и достала новый блокнот с черной обложкой. Напомню, что я начала вести этот блокнот ночью, когда рассматривала звездное небо и писала своим родителям. Я еще мало писала в этом блокноте, и единственной записью была та, что написала я в два часа ночи. Еще я вклеила листки бумаги, на которых писала в другом блокноте. Стоило мне открыть мой новый, не исписанный блокнот, как из него выпал конверт. Небольшой, белый конверт, заклеенный наклейкой из детского журнала про фей. Я подняла конверт, чтобы увидеть его наполнение. Благодаря хоть какому-то свету тусклых лучей я увидела, что внутри лежит два прямоугольника. Первый по плотнее, второй побольше. Я вскрыла конверт: в нем лежала фотография и письмо. На фотографии изображена семья: высокий, крепкий мужчина держал за руку маленькую девочку с косичками, рядом с ними стояла мама, женщина с бледной кожей и темными волосами, как ночь. На лицах семейства сияли улыбки. Но не наигранные, которые часто бывают на подобных фотографиях, а настоящие, счастливые, излучающие тепло и доброту. Письмо было сложено в несколько раз, и когда я его развернуло, оно оказалось огромным; размером с лист А3. Но написано было совсем немного: на листке были вклеены еще несколько фотографий.