Так что же тогда, эти хорошие отношения были лишь прикрытием? Чтобы после продать мою квартиру и вернуть долг, думая только о себе. О чем я думала, когда согласилась на удочерение? Какая же я глупая. Галя – мошенница, которая очень хорошо справляется со своим планом и быстро меняет маски, притворяясь кем угодно.
Дмитрий и Галя продолжали о чем-то говорить, но я уже не слышала их. В виске пульсировало чувство отчаянности и заложило уши. На щеки накатились слезинки, но для меня и моего лица это уже обычное явление, как тучи на небе Питера.
Мои мысли были заняты другим: что теперь делать? Как мне оставить квартиру, как пережить предательство злого человека, который воспользовался моим беспомощным положением и амнезией? КАК? Это будет очень сложно морально. Я даже не уверенна, смогу ли я вытворить что-то подобное.
Тяжелые шаги Дмитрия приблизились к двери; я как можно скорее отпрыгнула от нее и убежала в соседнюю комнату. Села на диванчик, включила телевизор; как будто ничего не случилось, я ничего не слышала. Дмитрий презрительно на меня посмотрел и ушел, крикнув Гале на прощание: «Не забудь, у тебя есть два дня! Два дня, или я тебя посажу за решетку!». Он хлопнул дверью, забрал свои вещи, забрал вещи Ланы. Лана тогда прогуливалась на площадке и разговаривала по телефону со своей мамой (хотя девочка уж очень не хотела с ней общаться). Лана и он оставили меня наедине с двумя монстрами: яростной Галей и меня самой.
23
Пока Галя страдала и курила на кухне, хотя еще две недели назад бросила, я вышла из гостиной и проскользнула в свою комнату. Убрала все следы своей жизни: заправила постель, сложила и убрала одежду, а коробку с дневниками я положила в шкаф. Между одеждой и стенкой шкафа было большое пространство; если бы мы играли в прятки, здесь прятаться было бы лучше всего. Но сейчас игры в прятки мне были ни к чему, и пока есть возможность, нужно скорее бежать из этого дома.
Конечно, мне будет очень обидно оставлять свой дом – вот так, из страха, сбегая. Но это гораздо проще, чем выгнать саму Галю. Эта мошенница знает, что делать и что сделает, в случае надобности. К тому же, моральные и физические силы были не равны: шестнадцатилетняя Диля и сорокалетняя Галя. Я гораздо проворнее и сильнее, но драться с этой женщиной мне не хотелось. Лучше будет, если это я обведу ее вокруг пальца, а не она меня.
Тогда я медлить не стала: сразу собрала вещи. Запихала кофты, джинсы и футболки, носки, в свой рюкзак. Чемодан или сумка сейчас – не мой вариант, так как тащить столько вещей будет очень сложно. Очень сложно! К тому же, рюкзак нести гораздо легче, чем огромный чемодан с вещами.
Еще я нашла в конверте номер бабушки. Я сразу ей позвонила, потому что из родных больше обращаться не к кому. Послышались гудки, которые эхом отдавались в моей голове. Глаза болели от слез, сердце стучалось с бешеной силой, а что-то внутри повторяло: «Возьми трубку, возьми!»
– Алло?
– Бабушка, это Диля!
Я лихорадочно принялась ей объяснять, что произошло. Что сейчас я нахожусь в одной квартире с мошенницей, что это она угрожала родителям и что я могу пострадать. Хотя это было глупо, ведь со мной еще ничего не произошло. Никто в открытую мне не угрожал, а я ориентировалась лишь на дурацкую запись в дневнике и недавно услышанный разговор. Думаю, на меня тогда подействовали мои убеждения, слова Артура и то, что после удочерения Галя вполне может распоряжаться этой квартирой; ей наплевать на меня и мое несогласие, как бы поздно я его не выразила.
Бабушка спокойным тоном ответила:
– И что прикажешь мне сделать? Успокойся сначала, – эти слова подействовали; мне стало спокойнее. И вправду, чего я так беспокоюсь? Все в порядке! Главное, что сейчас я разговариваю со своей родственницей, со своей бабушкой, которой, возможно, наплевать на меня. Как говорила Вика, моя бабушка редко навещала сенью, старалась с нами не видится, потому что жена сына ей ужасно не нравилась. А тут родилась внучка, которая очень похожа на свою мать, и бабушка вообще перестала как-либо связываться с семьей. Папа звонил ей, да и трубку она брала только от него; а я без понятия, чем я и моя мама ей так не угодили. В прочем, узнавать это нет смысла. В конце концов, уже не осталось ни матери, ни отца. Только я осталась, и то, с ужасной памятью и наивностью, благодаря которой мне навязали чье-то мнение. Тогда я глубоко вздохнула и сказала: