Больше случившееся не являлось проблемой профессоров, придворных, церковников. Жившие около Виттенберга крестьяне, встретив на дороге путника, могли его спросить: «Ты за Мартина?» Если путник говорил «нет», его били.
Когда Лютер сжег буллу, император Карл V являлся королем в Испании (под именем Карла I. — Ред.) уже три года и избранным немецким императором в течение двух. Все выглядело так, как будто вся Германия сделает то, что позже произойдет в Англии, — отречется от союза с Римом и объявит о создании национальной германской церкви.
Если бы германский император поддержал национальное движение и возглавил его, то это и произошло бы. Однако, хотя Карл V относился к германской пастве и считал папу Льва X своим политическим врагом, едва ли он видел себя германским сюзереном. Его власть опиралась на Испанию и Неаполь (а также Сицилию). Карл V верил в реформы в том виде, в каком их принимали испанцы. Он не мог отделить Германию от Рима, не разделив свою монархию на части.
Через двадцать четыре дня после отлучения Лютера Карл V открыл свой первый рейхстаг в Вормсе. Ему был двадцать один год, но он отличался хладнокровием, решительностью и набожностью. Император уверил Лютера в поддержке, чтобы тот пришел и выступил, и Лютер решил это сделать, проявив определенную смелость. Ведь Гус отправился на собор в Констанце на подобных же условиях и впоследствии был сожжен. Лютер заявил Спалатину, что отправится в Вормс назло всем демонам и вратам ада.
В Вормсе 19 апреля 1521 года в присутствии императора у Лютера спросили, не отречется ли тот. Он ответил, что готов извиниться за ошибки в своих полемических сочинениях, но не может осудить свои оскорбления папы. «До тех пор пока мне не докажут с помощью Святого Писания или неоспоримых доводов, что я являюсь пленником Слова Господа, я не отрекусь, или меня отлучат. Идти против него не является ни безопасным, ни верным. Пусть Господь поможет мне. Аминь».
Следуя обещанию, Лютеру разрешили вернуться домой из Вормса, но не прошло и месяца, как рейхстаг объявил в Вормсском эдикте Лютера вне закона. Лютер полагал, что созыв рейхстага влечет за собой разрядку напряжения и является потерей времени. «Я надеялся, — писал он художнику Кранаху, — что его величество император соберет пятнадцать докторов богословия, чтобы те доказали своими аргументами несостоятельность доводов монаха. Но они лишь сказали: „Это твои книги?“ — „Да“. — „Ты отречешься?“ — „Нет“. — „Тогда убирайся вон“».
Благодаря поступкам Лютера курфюрст Фридрих Саксонский оказался в затруднительном положении. Испытывавший политическую симпатию к личности Лютера, он вовсе не намеревался выдавать его, обрекая на сожжение или повешение. Однако в то же время он побаивался открыто защищать человека, которого церковь объявила еретиком, а большинство в государстве поставило вне закона.
Поэтому Фридрих устроил так, чтобы Лютера «похитили», когда тот возвращался из Вормса, и дал тому знать об этом. Когда карета Лютера проезжала через лес близ Мёре, пять всадников окружили ее и схватили Лютера, продолжавшего держать свои книги, и переправили без всяких происшествий в замок Вартбург.
«Одни говорят, что это я захватил его, — писал папский легат, — другие — что архиепископ Майнца. Как бы мне хотелось, чтобы это было правдой!» В Вормсе распространили слух, что нашли тело заколотого Лютера и бросили его в шахту.
В Вартбурге, где о его местонахождении никому не было известно, Лютер жил под именем дворянина Георга и пережидал выпавшую на его долю угрозу. Существует недостоверная легенда, что он бросал чернильницу в дьявола, который сражался с ним, и что до сих пор пятно видно на стене.
Находясь в глубочайшей депрессии и испытывая упадок физических сил, Лютер чувствовал, что вокруг него скопились демоны. Он представлял, что слышит, как дьявол берет орехи со стола и щелкает их всю ночь на потолке. Вороны и сороки каркали за окном вокруг башни, звуча как отдаленное эхо стонов, раздававшихся в его душе.
Какое-то время Лютер сомневался, имеет ли он право сражаться и сопротивляться. Он спокойно отдыхал, выходил на прогулку, чтобы собирать землянику или присоединиться к охоте на зайцев и куропаток. Охота вызывала в нем отвращение, он сравнивал ее с организацией ловушек папами и священниками для беззащитных душ бедных.