Сам звал Русь к порядку, говорили люди про Савву, а как пришла пора держать ответ за прошлые делишки, заблажил. Это ему не в «Савой» ходить. Ясное дело, не понравилось, что будут расстреливать под барабанный бой прямо на Красной площади у подножия Мавзолея. Именно к такому (с некоторой, правда, вызванной организационными причинами, отсрочкой исполнения) наказанию приговорил Савву военно-морской трибунал, не ставший (так уж издавна повелось у трибуналов) гнаться за доказательствами вины подсудимого, заслушиванием свидетелей, адвокатов и прочих любителей почесать языки. Тем более, что заседание проходило во время сильного шторма в Баренцевом море на эскадренном миноносце, куда всей этой лишней шушере попасть было крайне затруднительно. А может, отсрочка давалась для того, чтобы у Саввы было время оссознать свою вину? Или Ремир, прочитав небесное письмо, решил приблизить визит Господа в Россию?
Как бы там ни было, народ богохульствовал, смахивая с лица птичий помет, читая в небе светящееся письмо. Бога в России во все времена можно было проклинать, хоть при свидетелях, хоть наедине с самим собой.
Как, собственно, везде и всегда.
Ибо и на этом стояла вера.
… «Балаганная грусть» — так, помнится, однажды охарактеризовал Савва настроение, иной раз посещающее человека в самом что ни на есть средоточии увеселений, в каком-нибудь, допустим, луна-парке среди аттракционов, пони с косичками, клоунов и продавцов воздушных шаров. Нечто бесконечно горестное наличествовало в карусельных львах, ходящих по кругу вагончиках, разнообразных — человекоподобных и автоматических — оракулах. Вне всяких сомнений, это была пародия на жизнь, но особая, обнажающая правду о жизни (правду жизни) пародия. Не выразимая в словах правда, как сердце, билась в невысоко (сколько позволял канат) взлетающем (но не могущем подняться в небо) монгольфьере, в бредущем на ходулях, рассыпающем конфетти, пузатом клоуне с вечносмеющимся лицом, в крутых железных горках, укатывающих любого сивку, волшебных яйцах, и даже в повсеместных напоминаниях, что аттракционы (как и все в Божьем мире) прекращают работу в назначенное время.
Впрочем, иной раз они начинали ее вопреки назначенному времени.
Никита Иванович вспомнил, как в ночь перед последними в России президентскими выборами они мчались с Саввой по шоссе в сторону Москвы, и Савва неожиданно притормозил около гигантского, погруженного во тьму придорожного луна-парка.
«Включай! — сунул охраннику под нос одно из своих многочисленных удостоверений. — Включай все!»
Случись такое еще несколько месяцев назад, квадратный стриженный охранник не задумываясь пристрелил бы Савву, даже не взглянув на удостоверение. Но что-то уже неуловимо изменилось в атмосфере. Жизнь (и все из нее проистекающее, равно, как и в нее втекающее) в одночасье (точнее, в три месяца между исчезновением прежнего президента и назначенным днем новых — в полном соответствии с Конституцией — выборов) сделалась другой. Какой — никто точно не знал, а потому каждый додумывал в соответствие с собственными ожиданиями и представлениями. Впервые в новейшей истории России, писали тогда в газетах, народ сам решает свою судьбу, творит эту самую историю, ибо (после исчезновения прежнего президента) нет в России силы, которая смогла бы навязать народу что-то против его воли. В этих словах была доля истины. Прежний президент был объявлен недоразумением, фантомом, порождением политических и информационных технологий. Высший Народный Совет — временный орган власти, управляющий страной в переходный (три месяца) период, первым же своим указом объявил так называемых политтехнологов, пиарщиков, имиджмейкеров и т. д. вне закона, ввел запрет на деятельность организаций, фирм, фондов и т. д., способных замутить, перегородить, а то и пустить вспять чистейшую, но простодушную реку народного волеизъявления.
Вот только народ почему-то этому не радовался. Похоже, он сам боялся своего волеизъявления, зачарованно, как лунатик, брел по сужающемуся карнизу над бездной, сознавая в глубине души, что непременно в эту бездну свалится.
Даже тупой, едва ли прочитавший за свою жизнь и пару книг (УК не в счет) охранник ощущал ломанным-переломанным носом новые веяния. Пластиковая карточка со словами «Доверенное лицо кандидата в президенты Российской Федерации», мерцающей печатью Центризбиркома повергла его в трепет куда больший, чем если бы Савва приставил к его башке пистолет.
Он бросился к пульту.
Луна-парк вспыхнул в ночи как золотой слиток на солнце.
Это был весьма современный (по тем временам), насыщенный электроникой и всевозможными лазерно-виртуальными эффектами луна-парк. Взмыли вверх качели, одевшись белым светящимся туманом, задышало волшебное яйцо, стронулась с места карусель — летающая тарелка, зажглись глаза у многочисленных оракулов, расцвеченное по периметру колесо обозрения начало сложное — как Земля вокруг Солнца и собственной оси — ускоряющееся движение. И посреди этой неурочной, разнообразной, нелепой — для двух посетителей? — механическо-виртуальной жизни эдаким повелителем (чего?) неподвижно стоял Савва. У Никиты мелькнула мысль, что он мнит себя центром загадочной, на мгновение вырванной из тьмы и — неизбежно — во тьму же возвращающейся демонстрационной Вселенной. И еще мелькнула мысль, что Савва ошибается. Не он — центр Вселенной, а… то неясное, тревожное, беспокоящее и пугающее (сродни волшебному, одетому светящимся туманом, яйцу), что выбрал, вознес над собой, чему, одновременно желая и не желая (как жена мужу), подчинился народ.
«В сущности, что есть реальность? — вдруг спросил Савва то ли у Никиты, то ли у посматривающего на него с испуганной ненавистью охранника. — Из чего она составляется и почему она абсолютно необорима?»
Никита подумал, что не так-то уж и необорима. Разве мог он, к примеру, мгновение назад предполагать, что погруженный во тьму придорожный луна-парк оживет, засияет огнями, что сотни оракулов будут готовы предсказать ему будущее задарма?
«Она составляется из произнесенных, но главным образом непроизнесенных слов, — задумчиво продолжил Савва, внимательно глядя, как из светящегося волшебного яйца проклевывается… неизвестно что, — реализованных, но главным образом подавленных желаний, ожиданий, мыслей и представлений. А что есть человеческие ожидания, мысли и представления? Они есть так называемые психосоциальные, а может, социопсихические комплексы, незримая операционная система, управляющая сознанием. Апофеоз необоримости реальности приходится на момент, когда тебе кажется, что все схвачено, все под контролем. Выходит, конструирование реальности — опасная иллюзия?»
«С той точки, где оно начинает противоречить Божьему Промыслу», — ответил Никита.
«Самое трудное, — словно не расслышал (или не пожелал расслышать) Савва, — идентифицировать страсти, которых в действительности нет и быть не может, как, допустим, нет в природе бронзы, но есть медь и олово. Однако же памятники полководцам и героям отливаются именно из бронзы. Наступает таинственный момент, когда не существующие в чистом виде страсти, допустим, страсть к величию, социальной справедливости, или порядку вдруг материализуются, и реальность становится окончательно необоримой, бронзовой, как памятник самой себе. Причем ровно в такой же степени, в какой раньше казалась оборимой, пластилиновой, допустим, дядям, разворовывающим государство, подобно вампирам пьющим его нефть и газ, подобно жукам-древоточцам сжирающим его леса и заповедные рощи, то есть цинично истребляющим в государстве эти самые величие, социальную справеливость, порядок и богобоязнь».