Весной 1691 года мечты его сбылись. Король, под впечатлением осады Мона, решает, что герцоги Шартрский и Менский отправятся служить во Фландрию под начало маршала Люксембургского.
Возбужденный, Филипп отправляется в путь с пышностью, которая могла соперничать с пышностью королевского кортежа; по правую руку ехал маркиз д’Арси, по левую — аббат Дюбуа, сзади следовал роскошный многочисленный двор. Ему сразу же понравился походный военный быт и маршал Люксембургский. Филипп восхищался не только характером этого необыкновенного горбуна с лицом Полишинеля, но и его острым умом и скептицизмом, склонностью к эпикурейству, в чем он предвосхитил XVIII век и что, несмотря на социальные различия, так сблизило маршала с аббатом Дюбуа.
Инструкции, данные маршалу Люксембургскому относительно каждого из двух принцев, вверенных его попечительству, были совершенно различны. «Мне кажется, — писал ему король о герцоге Менском, — что он стремится всегда быть первым. Предоставьте ему возможность действовать… Я нисколько не сомневаюсь ни в его устремлениях, ни в его отваге».
Иные указания содержались в той части послания, что касалась герцога Шартрского: «Воля его величества состоит в том, чтобы герцог ничего не знал о получаемых Вами распоряжениях, равно как и о приказах, отдаваемых войскам». К нему следовало относиться как к «простому волонтеру», а главное — не давать ему возможности действовать самостоятельно.
Но казалось, сама судьба была против намерений Людовика XIV: если начало жизненного пути Филиппа было тусклым, то его успехи на военном поприще оказались ошеломляющими. Каждый гонец привозил ко двору известия о «врожденном военном призвании» Филиппа, о его мужестве и неутомимости. Мадам плакала от радости. «Он бесподобен!» — писал не ведавший зависти герцог Менский, которого никто никогда так не хвалил.
В тот день, когда девятнадцать французских эскадронов, преследовавших врага, неожиданно столкнулись под Лезе с семьюдесятью двумя эскадронами голландцев, встревоженный маршал Люксембургский намеревался оставить принца в арьергарде. Но встретил резкие возражения маркиза д’Арси, настаивавшего на том, чтобы его воспитанник принял участие в грандиозном сражении, из которого, как говорил Расин, «каждый дворянин возвращается со шпагой, окровавленной по самую рукоять». Всегда помня о своем кумире Генрихе IV, Филипп проявляет храбрость, которая была не свойственна Беарнцу в его возрасте. За Филиппом всюду следует Дюбуа.
«Этого аббата я бы сделал мушкетером!» — со смехом воскликнул маршал Люксембургский.
Победа при Лезе означала конец кампании. Не без сожаления возвращается герцог Шартрский в Версаль, где ему предстояло готовиться к новому тяжелому испытанию (как он полагал) — к женитьбе.
Несколько разочарованный в законных наследниках, король перенес все отцовские чувства на своих незаконных детей, особенно тех, что подарила ему мадам де Монтеспан, однако предпочитая при этом не их мать, а их гувернантку, мадам де Ментенон, ходившую за ними как за собственными детьми. И даже в самые интимные минуты не было для нее большей радости, чем заботиться об их блестящем будущем.
В соответствии с волей Людовика XIV она хотела, чтобы все эти дети были как можно теснее связаны с королевским домом, что должно было им позволить однажды без особых усилий перейти из разряда «побочных» в ранг принцев крови. Дочь мадемуазель де Лавальер вышла замуж за принца Конти, мадемуазель де Нант выдали за герцога Бурбонского; шли приготовления к свадьбе герцога Менского с внучкой великого Конде; поистине блестящую партию готовили нежные родители для Франсуазы-Марии, мадемуазель де Блуа, своим появлением на свет обязанной скандалу, который долго обсуждали злые языки французских кумушек и голландские газетенки.
Незадолго до юбилея 1676 года король, уступая благочестивым укорам де Боссюэ[8], впервые порвал с мадам де Монтеспан, которая располнела и стала слишком сварливой. После празднеств маркиза получила разрешение вновь появиться при дворе в замке Сен-Жермен с условием, что она не предпримет никаких попыток вернуть прежние отношения. Однако не доверявший ей де Боссюэ настоял, чтобы при первой встрече бывших любовников присутствовали герцог де Ришелье и придворные дамы. Нимало не смущаясь их присутствием, король что-то тихо сказал своей любовнице и, поклонившись ошеломленным дамам, увлек мадам де Монтеспан в кабинет, откуда она вышла спустя какое-то время с распущенной шнуровкой.