Шарль передёрнул плечами:
— Она не в моём вкусе. К тому же я обещал Регине выполнить любую её просьбу.
— Что ж, — усмехнулась Катрин, — я вижу, твои с Филиппом уроки не прошли для неё даром, раз уж за одну ночь она уговорила тебя на эту авантюру.
— Прости, сестра, но тебе бы её таланты, и трон Франции уже бы занимал наш старший брат Генрих.
Герцогиня бросила на Шарля многообещающий взгляд, от которого ему стало не по себе. Ох, припомнят ему когда-нибудь эту поддёвку!
— Куда мне ехать-то прикажешь? — поспешил перевести разговор в другое русло Майенн.
— В Пуату. Отсидишься в провинции, заодно наведёшь порядок в поместье, проверишь управляющего, а то он заворовался уже окончательно.
— Может, всё-таки зря вы затеяли всё это? Два заговора одновременно — вы свои силы не переоценили?
— Убрать с дороги провинциальную дурочку — это, по-твоему, заговор? Мелко плавать стали, ваша светлость. Регине полезно наточить коготки и набраться опыта в таких делах. Расправится с ней, успокоится и будет готова идти дальше. Заодно посмотрим, на что она способна.
— Что ты на самом деле задумала? Чего ради ты потакаешь ей в подобных, как ты выражаешься, мелкого разлива делишках? Ведь это не твой уровень.
— И не её. Ты прав. Убирая Анну Лаварден, мы убиваем двух зайцев. Во-первых, отводим глаза старой жабе. Могу поклясться, что Рене уже проболтался ей о нашем визите. Королева-мать спать ночами перестанет, думая, для кого мы покупали яд.
— А что, обязательно было идти именно к Рене?
— Нужные мне компоненты были только у него. Так что королева-мать и её канцлер сейчас глаз с нас не спустят. А смерть невесты Красавчика Бюсси их успокоит. Чем она помешала графине де Ренель, они придумают быстро, и на какое-то время перестанут следить за нами. Вот в этот-то момент Этьен и поедет с письмом в Рим.
— Святые угодники, — охнул Майенн, — какой же у вас обеих извращённый ум! Кой чёрт дёрнул меня с вами связаться.
Регина блаженствовала в объятиях Филиппа. Она знала, что сейчас допивает последние капли покоя в своей жизни, как знала и то, что через несколько минут скажет близкому и родному человеку горькие и ядовитые слова, которые искалечат ему душу. На другой чаше весов опасно качалось сердце Луи, но Регина никак не могла решиться заплатить страшную цену за его любовь. Спокойствие и счастье Филиппа были частью той высокой платы. Ей было откровенно наплевать на жизнь Анны Лаварден, на её чувства и прочую чепуху. В этом мире имели значение только три вещи: любовь Луи, месть королю и жизнь Филиппа. И Регина в который раз проклинала себя за то, что все её ошибки и грехи ложатся на плечи Филиппа. Горечь скапливалась в её душе, разъедая её, как кислота разъедает тонкий пергамент. Но ни оглядываться назад, ни отступать она не умела.
Разметавшись по постели, Филипп играл с её отросшими кудрями, целовал тонкие пальцы. Чувство того, что она уходит от него, что он её неизбежно теряет, не покидало его ни на минуту, и он не знал, откуда оно появилось. Регина опять пришла к нему в поисках покоя, напрасно пытаясь вернуть оставленное в Бордо безмятежное счастье, и Филипп понимал это. Никогда она не приходила к нему отдать свою любовь и нежность, он был нужен ей, когда непостижимая и мятущаяся душа её жаждала короткой передышки, призрачного покоя. Но когда она вот так лежала рядом, обвившись гибким, нежным телом своим вокруг него и её дыхание обжигало его кожу, он хотел лишь одного — чтобы она оставалась в его жизни. Пусть не любя, пусть изменяя и обманывая, нанося рану за раной его открытому сердцу — но только пусть она будет рядом. Чтобы он мог, как сейчас, утешить и защитить её, укрыть в своих объятиях от всех бед этого мира. Так легко и так естественно эта прекрасная, непостоянная и несчастная, в общем-то, девушка стала его жизнью. Майенн был тысячу раз прав, говоря, что Филипп не сможет без неё. С того самого дня, когда он, на свою беду, заглянул в её бездонные глаза, отведал обманчивой отравы её губ и навсегда запутался в сетях её ласк, всё остальное перестало иметь какое-либо значение.
Вот и сейчас он слышал лишь её голос и думал лишь о том, сколько ещё мгновений зыбкого и неверного счастья она захочет ему подарить, совершенно забыв о том, что беспокоило его самого уже несколько дней.
Регина говорила об их скорой помолвке, о свадьбе, о том, как счастливы они будут в Бордо, о путешествии на собственной каравелле в Вест-Индию — о! это было в духе прежней Регины, ибо если и плыть, то на край света, а не в банальную и близкую Англию или Италию. Она говорила то, что он хотел услышать, то, о чём когда-то думала сама. То, во что теперь они оба не верили и скрывали своё неверие друг от друга.
— Кстати, я хотела предложить, раз уж Луи с Анной тоже решили пожениться, то почему бы нам не обвенчаться в один день у вас, в Бордо? Там такая красивая церковь! В той деревне, где мы с тобой танцевали на празднике винограда, помнишь?
— Разве можно такое забыть? Это был самый счастливый день в моей жизни!
— И в моей…тоже, — совсем тихо прошептала Регина, но этим словам Филипп безоговорочно и сразу поверил.
Что бы ни творилось сейчас в сердце его богини, что бы ни происходило в её жизни, она тоже вспоминала тот шумный, хмельной вечер и безумную ночь, пропитанные ароматом винограда, молодого вина, свежескошенной травы и утренней росы в лугах. Тогда они не знали, что это время им не суждено будет ни продлить, ни вернуть. Такая ночь бывает лишь раз в жизни и далеко не у всех, и им ещё несказанно повезло, что у них она — была. Одна на двоих.
Но упоминание имени кузины отбросило нехорошую тень на ясное лицо Филиппа. Регина заметила это и сердце её заледенело не то от страха перед собственным преступлением, не то в предчувствии будущей катастрофы. Но через мгновение уже забилось гулко и быстро, захлёбываясь в жестоком восторге — план Екатерины-Марии сработал. Яд подействовал и, значит, можно было применить его и в деле с инсценировкой покушения.
— Тебя что-то встревожило? — она ласково погладила Филиппа по щеке.
— Да. Я хотел посоветоваться с тобой. Вы с Анной хорошо ладите между собой и ты, наверное, единственная близкая её подруга. Поговори с ней, потому что от меня она таится.
— Какие у неё могут быть тайны от тебя? Ты ничего не путаешь?
— Она в последние дни стала сама не своя. Не ест, почти не спит, всё время плачет, глаза насмерть перепуганные. А сегодня с утра заперлась в своей комнате и отказывается выходить. На все мои уговоры открыть дверь, на все расспросы в ответ только истерические рыдания и маловразумительные извинения. Я не понимаю, что происходит. Я боюсь за неё.
Регина затаила дыхание. Сейчас главное было не подать вида и не насторожить Филиппа. Это Луи в кипении своих страстей не видит ничего дальше своего носа, де Лорж — совсем другое дело. Он мудр, как змей, и проницателен, как дельфийская сивилла. И он чувствует всё, что думает сама Регина. Его любовь — единственное её укрытие в этом мире и единственное оружие, способное её победить. И в который уже раз мелькнула у Регины мысль о том, каким было бы счастьем, если бы Филипп был её братом вместо Луи. О, как нежно и преданно могла бы тогда она любить его! Всё сейчас было бы по-другому, проще и легче, светлее…
Но случилось то, что случилось. Уже ничего нельзя изменить. Нужно пройти до конца этот гибельный, усеянный ядовитыми шипами путь. Никто не знал, что было там, в конце него, но это теперь не имело значения. И Регина продолжала свою блестящую и бесчестную игру:
— Я думаю, ты напрасно беспокоишься. Просто Анна влюблена. А тут ещё столько новых впечатлений! У неё очень нежная, восприимчивая натура и она всё переживает гораздо острее и, быть может, с излишним надрывом. Париж, Лувр, любовь, предложение руки и сердца от одного из завиднейших женихов Франции — неудивительно, что она переволновалась. Поверь мне, Анна скоро успокоится и жизнь вернётся в нормальное русло. Все девушки перед свадьбой необычайно ранимы и впечатлительны.
— По тебе-то не скажешь, что скорая свадьба заставила тебя поволноваться, — не смог удержаться от упрёка Филипп.
— Кому как не тебе знать, что после всего, что я пережила, меня трудно чем-то удивить или испугать. К тому же, я гораздо сильнее Анны, да и наша с тобой свадьба с самого начала была делом решённым. У меня просто нет повода для волнения.