День за днём болезнь всё глубже въедалась в её измученное тело, стирая последние краски с нежного лица, отнимая силы, превращая жизнь в сплошной комок боли и стыда. Больше болезни, больше самой даже смерти боялась она того, что проницательная Регина де Ренель может догадаться о причине её недомогания и рассказать об этом Бюсси. И вряд ли гордый и честолюбивый граф потерпит рядом с собой опозоренную невесту.
И потому, когда за дверью раздался решительный и властный голос Регины, Анна наотрез отказалась открывать и на все настойчивые просьбы Филиппа отвечала глухим молчанием. Наконец, Регина, вспомнив, как Мадлена орёт на своих бестолковых учеников, рявкнула на весь дом несколько крепких выражений и со всей силы пнула в дверь:
— Хватит устраивать мне сцены! Анна, я не Филипп, я не буду дежурить у твоего порога и умолять тебя подать голос! Либо ты сейчас же впустишь меня, либо я попрошу слуг разнести эту чертову дверь в мелкие щепки и за волосы вытяну тебя оттуда! Клянусь задницей святой Маргариты, я лично выколочу из тебя всю провинциальную дурь!
Угроза оказалась действенным средством, и пока Филипп, ошарашенный знанием Регины уличного жаргона, стоял истуканом, Анна, громко и жалобно всхлипывая, вышла к ним. Едва взглянув на её опухшее от слёз лицо и несчастные глаза, Регина с удовлетворением отметила, что снадобье Екатерины-Марии подействовало. С хорошо отрепетированной дрожью в голосе он воскликнула:
— Аннет, что с тобой? Что происходит? Кто тебя обидел? Это из-за Луи?
Анна подняла на неё полные слёз глаза и отчаянно замотала головой. Она попыталась что-то сказать, но вместо слов с губ срывались горестные рыдания.
Регина в панике переглянулась с Филиппом, на секунду нахмурилась, потом решительно затолкнула несчастную женщину назад в комнату, шагнула следом за ней и захлопнула дверь перед самым носом у Филиппа. Он остался стоять у порога, напрасно прислушиваясь к происходящему в комнате. До его слуха доносился только взволнованный голос Регины и громкий плач кузины. Наконец, всё смолкло и повисла звенящая, напряжённая тишина, которую через минуту разбил испуганный возглас графини де Ренель. В тот же миг дверь распахнулась, едва не задев графа, Регина стрелой вылетела в коридор и, вся дрожа, прислонилась к стене.
Де Лорж заглянул в комнату: на постели, беспомощно кутаясь в покрывала, сидела Анна и горько рыдала. И столько безнадёжности, столько страдания было в её позе, в выражении её лица, что у Филиппа сердце зашлось от дурных предчувствий.
Он дотронулся до плеча Регины и еле слышно спросил:
— Что?
Она ответила ему каким-то совершенно отстранённым взглядом и, немного помолчав, обронила:
— Я не знаю, как это могло случиться, но… Похоже, твоя кузина не та, за кого мы её принимали. Я даже не знаю, что и думать теперь. Брату я сообщать ничего не стану, поскольку у меня нет никаких разумных объяснений происшедшему. Это всё так невероятно и… так некрасиво. Или просто глупо. Извини, Филипп, но я бы на твоём месте поговорила с Анной начистоту. Я боюсь в это поверить, но, кажется, она попала в очень нехорошую и грязную историю. Нужно что-то решать, пока не поздно. С Луи пусть объясняется сама, как хочет. Конечно, вы оба можете рассчитывать на мою помощь, но боюсь, что их свадьба не состоится. Теперь я и сама не допущу этого.
Она стремительно зашагала прочь, оставив де Лоржа в полной растерянности.
Вечером Регина предпочла отсидеться у герцогини Монпасье. Конечно, здравый смысл требовал не оставлять без присмотра ситуацию ни на минуту, но она не нашла в себе сил присутствовать при разговоре Филиппа и Луи. С другой стороны, дальнейшие действия обоих мужчин были вполне предсказуемы.
Филипп, узнав страшное известие о дурной болезни своей кузины, не мог не пожалеть Анну. Но порой жалость убивала быстрее ненависти, и это был как раз такой случай. Как и предполагала Екатерина-Мария, Анна истово клялась в своей невиновности, но этим ещё больше восстановила против себя Филиппа. Разочарование и нетерпимость лжи вытеснили из его сердца жалость. То, что он легко мог простить Регине, в случае с Анной только оттолкнуло его.
— Анна, почему ты сразу мне ничего не сказала? — в который раз усталым голосом спрашивал он.
Анна видела, как сострадание и нежность в его глазах покрываются тонкой ледяной корочкой равнодушия и брезгливости, и всё глубже замыкалась в себе.
— Что ты молчишь? Этому ведь должно быть какое-то объяснение.
— Я не знаю. О, я ничего не знаю, — беспомощно лепетала девушка и заливалась слезами.
— Поздно плакать. Раньше надо было думать. Для чего нужно было заводить интрижку с Майенном, право, не понимаю.
В отчаянии Анна заламывала руки, не зная, как объяснить всё произошедшее и как доказать свою невиновность. У неё просто в голове не укладывалось, почему все вокруг приписывают ей роман с младшим Гизом и откуда взялась эта сплетня. Растерянная, испуганная, она не могла толком даже объяснить нелепость всех этих слухов и домыслов не то что Филиппу, но и самое себе.
— Завтра придёт лекарь и осмотрит тебя. Может, всё ещё поправимо. Но… на твоём месте, кузина, я бы не рассчитывал более на брак с графом де Бюсси.
Уже в дверях Филипп, покачнувшись, ухватился за стену и, не сдержавшись, воскликнул:
— Но как ты могла допустить такую глупость, Анна! Я чувствую, что все наши беды только начинаются.
Дверь за ним захлопнулась и Анне показалось, что вместе со звуками его удаляющихся шагов её покидала последняя робкая надежда. Филипп встретится с Луи, наверное, прямо сейчас и всё ему расскажет. Он слишком честен, чтобы скрывать от друга подобные вещи. И тогда Бюсси отречётся от неё, проклянёт её имя и навсегда забудет. Несчастливая судьба лишь поманила её зыбким миражом радости и обещанием любви, а взамен бросила в бездну страха и стыда. Жить дальше было не зачем. И посмотреть в холодные, безразличные глаза Бюсси было бы для неё страшнее самой мучительной смерти.
Едва по дому расползлась тишина и слуги разошлись по своим комнатам, Анна бесшумной, дрожащей тенью выскользнула в темноту улиц и торопливо зашагала к набережной. Холодные воды Сены казались ей единственным убежищем от того страшного и смутного будущего, которое ждало её на рассвете.
Поздно вечером Филипп и Луи сидели друг напротив друга и молча вертели в руках полупустые бокалы. Густое янтарное вино тяжело, словно ртуть, колыхалось за тонким стеклом. В комнате царила тревожная, глубокая, как ночь, тишина, разбавленная только мерным плеском вина и осторожными шагами слуг за дверью. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем Луи решился нарушить её.
— Я до сих пор не могу до конца поверить в случившееся. Анна казалась мне такой чистой, такой непосредственной и доверчивой, — он пристально рассматривал дно бокала, просвечивающее через золото вина.
— Боюсь, что эта её доверчивость и подвела её в конце концов. Бедняжка Анна никогда не отличалась умом, но я всегда надеялся, что природная робость убережет её от подобных поступков.
— Я всё могу понять, но — герцог Майенн!
— О, в этом как раз ничего удивительного нет, ибо кому, как не Гизу воспользоваться женской наивностью. Услышав о нашей с Региной помолвке он опять пустился во все тяжкие. Другое дело, что такой подлости, как соблазнение моей кузины, я от него не ожидал.
— Меня удивляет другое — как у него хватило смелости соблазнить мою невесту, — невесело усмехнулся Бюсси. — Если бы я своими глазами не увидел, как они ворковали возле церкви, чёрта с два бы я поверил болтовни этих двух сорок!
— И всё-таки это так непохоже на Анну, — мучившие Филиппа сомнения начинали передаваться Луи.
— Да, непохоже. Есть что-то во всей этой скверной истории, что никак не даёт мне покоя. Какая-то мелочь, которая всё время ускользает от меня. Я не могу понять, что именно меня настораживает. Нет, что-то здесь определённо неправильно. Не складывается головоломка.
— И всё же, Луи, каковы бы ни были причины произошедшего, факт остаётся фактом — Анна больна и опозорена, ни о какой помолвке не может быть и речи и мне остаётся только послать картель герцогу Майенну.
— С дуэлью ты уже опоздал, мой друг. Я сам намеревался проучить мерзавца, но его и след простыл. Наш неотразимый Гиз спешно покинул город. Может, оно и к лучшему? Регина бы потом не простила мне этого. К тому же, он и так достаточно наказан за свою беспечность, если верить словам герцогини Монпасье.