За день до приезда в Анжу Регина наняла себе новую служанку. В отличие от Луи, уверенного в молчании своих пажей, она не стала брать с собой в дорогу своих горничных, с чьей неистребимой болтливостью невозможно было справиться.
Постоялый двор в Шато-ла-Валери, где они решили остановиться поужинать и переночевать, ничем не отличался от других подобных заведений в Иль-де-Франсе, Пуату и Анжу. Каменное двухэтажное здание с черепичной крышей, высокими воротами, чисто выметенным просторным двором, большим количеством построек от конюшни до сарая для бедняков. Над дверью красовалась свежевыкрашенная вывеска с изображением целого натюрморта и крупными оранжевыми буквами было написано многообещающее название — "Щедрый стол". Окно в кухне по причине тёплой погоды было открыто настежь и оттуда доносились умопомрачительные ароматы. Проголодавшиеся юные пажи графа дружно сглотнули слюну и заулыбались в предвкушении горячего ужина. Из дверей выкатился хозяин двора, и Регина прыснула со смеху при виде этого толстого розовощекого колобка, старательно раскланивавшегося перед знатными путешественниками. Он скороговоркой расхваливал своё заведение, попутно выспрашивая у Бюсси, что ему будет угодно.
Регина не спешила войти под крышу — её цепкий взгляд наткнулся на сидящую у ворот бродячую цирковую труппу. В ней было человек пять: неимоверно худой черноволосый жонглёр в разноцветном тряпье, две хорошенькие девочки-акробатки, рослый бородатый старик с облезлым дрессированным медведем, прибившийся к ним уличный поэт — невысокий белобрысый малый с хитрыми глазами и нескладная замарашка с перепутанными, давно немытыми косами ниже колен, глядящая исподлобья затравленным взглядом на проходящих мимо людей. По их виду можно было понять, что они устали с дороги, а последние выступления не принесли существенного дохода. Артистов, видимо, не пускал под крышу хозяин двора, боявшийся, что подобное отребье отпугнёт приличных путешественников.
Тем временем хозяин "Щедрого стола" так старательно раскланивался перед богатыми посетителями, что запнулся за курицу, мирно клевавшую что-то у ворот, и растянулся во весь свой невеликий рост. Луи невозмутимо возвышался над ним, раздумывая, перешагнуть ли через него и идти дальше, или же подождать, пока он поднимется. Под издевательский смех бродячих артистов, хозяин двора подскочил с земли, суетливо отряхиваясь и рассыпаясь в извинениях.
Луи прервал его излияния небрежным взмахом руки и коротко бросил тоном человека, привыкшего к полному повиновению:
— Самую лучшую комнату с чистой постелью, ужином и завтраком нам с женой. Три комнаты с тем же самым для моих людей.
Он обернулся, ища жадным взором свою сестру-любовницу: Регина уже стояла, окружённая толпой артистов, и чему-то звонко смеялась. Жонглёр и акробатки не сводили с неё восхищённых глаз, а белоголовый поэт хрипловатым голосом читал свои вирши, на которые его, несомненно, подвигла божественная внешность юной графини. Замарашка с косами робко жалась к заморенному медведю и всё так же настороженно смотрела на небожительницу, спустившуюся к бесприютным бродягам.
Луи со вздохом пожал плечами. Тягу сестры к общению со всякими бродягами и ремесленниками он искренне не понимал. Одна её дружба с простой башмачницей Мадлен чего стоила!
А Регине просто было всё интересно! В ней ещё жила та девочка, которую не выпускали из монастырских стен, смиряя её буйный нрав и неуёмное любопытство. Ну, как было не подойти к этим странным людям, которые исколесили со своими представлениями пол-Европы и повидали ничуть не меньше, чем Луи. Потрясающая гибкость уличных акробаток и фантастическая ловкость жонглёров всегда завораживали её, когда она смотрела за их выступлениями на парижских площадях, а острые, яркие, не подчиняющиеся никаким правилам классического стихосложения песни и стихи этого бродячего поэта понравились ей куда больше слащавых сонетов и мадригалов в её честь и заумных философских поэм. И ещё подкупало их неподдельное, без тени зависти восхищение её красотой. Здесь никто не шипел вслед, здесь не нужно было ждать удара в спину или грязной сплетни за спиной. Ну, в крайнем случае, могли срезать кошелёк или снять с руки браслет, но когда потомки Клермонов, богатые до неприличия, расстраивались из-за подобной ерунды?
Граф де Бюсси снисходительно улыбнулся и добавил:
— Этих бродяг тоже где-нибудь размести и покорми. Я всё оплачу.
Негромкое его повеление, однако, было услышано циркачами и встречено общим благодарным воплем.
Регина неспешно подплыла к графу и, слегка склонив голову, игриво шепнула:
— А я с лихвой оплачу вашу щедрость, сударь. Когда взойдёт луна.
Уставшая от поездки, Регина после ужина решила немного пройтись, прогуляться по окрестностям. Луи, разумеется, отправился с ней. Они просто гуляли, держась за руки, как дети, вдыхали свежий воздух с вечерних полей, считали зажигавшиеся на небе звёзды. Луи нарвал целую охапку неярких душистых цветов и потом, смеясь, бросал их под ноги своей возлюбленной, а Регина, жалея эти жёлтые и лиловые звёздочки, старалась не наступать на них, путалась в юбках, запиналась за Лоренцо, разыгравшегося на воле, и падала в раскинутые объятия любовника. Тогда она обнимала его за шею и долго-долго целовала в губы. И это их незатейливое счастье наполняла особая сладость от осознания того, что впереди у них было ещё много таких вечеров, ранних звёзд, полевых цветов и долгих поцелуев. И не надо было ни от кого скрывать свою любовь.
А ещё вечерние прогулки в лугах неизменно напоминали ей тот неповторимый вечер в Бордо. Привкус вина на губах, запах свежескошенных трав, зыбкий туман…и Филиппа. Она сама не могла себе объяснить, почему со дня отъезда из Парижа начала тосковать по Филиппу. Казалось бы, не было для этого никаких причин. Луи, самый главный человек в её жизни, был рядом с ней, он любил её, он принадлежал только ей, а она — только ему. Всё остальное не должно было иметь значения. Но откуда тогда это странное чувство, словно приручив и взяв в руки волшебную птицу, она потеряла что-то настолько необходимое, настолько ставшее частью её самой, что казалось незаметным…