— Не знаю. Но если и есть такая любовь, которая творит чудеса, то Филипп на неё способен.
Кардинал ошеломлённо посмотрел на сестру, которую, как вдруг выяснилось, он никогда не знал.
Шарль, всё чаще за последние полгода уходивший в запои и всё реже из них выплывавший, начал подозревать, что с Региной что-то случилось, а письма пишет кто-то другой, совершенно ничего не знающий о настоящей графине. Несколько раз он порывался ехать в Сомюр или вызвать Бюсси, время от времени появлявшегося при дворе, на дуэль и только железная воля старшего брата удерживала его от подобной выходки. Сам кардинал и Екатерина-Мария давно уже потеряли надежду на то, что их план, грандиозный, безупречный, филигранно отточенный план свержения короля и перехода власти к династии Гизов, когда-нибудь воплотится в жизнь. Сражение было проиграно, не успев начаться, только потому, что генерал, командующий авангардом, забыл, в какой стороне находится поле боя.
Бюсси клялся Майенну, что с Региной всё в порядке, что она счастлива в Сомюре и совершенно не хочет возвращаться в Париж, но Шарль не верил ни единому его слову. Жизнь всё чаще напоминала герцогу припорошенное снегом болото. Тишь да гладь, ровное поле с безобидными кустиками, но один неосторожный шаг — и тебя затянет холодная густая вонючая жижа. Ты захлебнёшься и канешь без следа, и никто о тебе не вспомнит. Твои кости будут медленно истлевать среди тысяч останков таких же неосторожных и глупых путников, нечаянно ступивших на опасную болотную тропу. И всё чаще снились ему по ночам пустые мёртвые глаза Регины де Ренель, лежащей на дне под толщей мутной воды. Он просыпался в холодном поту, вскакивал с постели, пугая мирно сопевшую в постели хозяина левретку. Что-то сломалось внутри неугомонного Майенна. Кардинал Лотарингский тихо радовался, считая, что его беспутный младший брат, наконец, повзрослел, но Екатерина-Мария продолжала хмуриться: такие перемены в поведении Шарля ничего, кроме беспокойства, не внушали. Самым тревожным признаком, по мнению герцогини, было то, что после отъезда графини де Ренель у него не было любовниц. Даже случайных мимолётных связей. Словно Регина забрала с собой всё, что составляло жизнерадостную, любвеобильную натуру младшего Гиза.
Когда Шарлю становилось совсем невмоготу, он исчезал из Парижа на две-три недели и только Екатерина-Мария знала, что он в это время пьёт по-чёрному вместе с Филиппом де Лоржем. Бывшие соперники, ставшие товарищами по несчастью, заливали горькую тоску тёмным сладким вином, пытаясь забыть ослепительную и беспощадную красоту своей общей любовницы. Если в Лувр и доходили слухи об истинном местонахождении герцога Майенна в такие дни, то это лишь подкрепляло версию того, что графиня де Ренель обосновалась в Бордо. Иначе зачем ещё Гизу наносить постоянные визиты графу де Лоржу? Все знали, что их отношения никогда не были дружескими. По всему выходило, что Майенн всё ещё не оставил надежды увести невесту у своего более счастливого соперника.
Екатерина-Мария лишь качала головой, выслушивая по очереди то старшего брата, то младшего, и вновь садилась писать к Регине. Опасность, по её мнению уже миновала: злополучное письмо было уничтожено ею собственноручно, поскольку проще было изготовить новое, чем спрятать в надёжном месте это, Этьен бесследно исчез — по клятвенным заверениям испытанных и верных людей кардинала, он был убит, и у неё не было причин в этом сомневаться. В любом случае, ни у кого не оставалось никаких доказательств существования заговора Гизов.
А в королевстве было ой как неспокойно! Самое время для переворота: грызня между католиками и гугенотами не прекращалась ни на день, Генрих Наваррский подозрительно затих в своих владениях, Англия не оставляла своих притязаний на добрую треть французских земель, король вынашивал какие-то реформы и грандиозные, несбыточные планы. Графиня де Ренель давно уже превратилась для него в мимолётный эпизод, забавное приключение. Он нанёс удар по её несносной гордости, она изящно отомстила ему, рассорив с фаворитом, а то, что сейчас её вызывающая красота не маячила перед глазами, только радовало его. Красавчик Бюсси, дерзкий, наглый и высокомерный, как тысяча чертей, по слухам, с головой ушёл в губернаторские дела, приносившие ему немалую выгоду, и тоже перестал быть красной тряпкой для Генриха III.
Королева-мать, получив письмо канцлера, не выбирала выражений:
"Дьявол с ней, с этой девчонкой, — писала она, — убралась из Парижа и слава богу! Мне не важно, в чьей постели она валяется, лишь бы не шушукалась по углам с Гизами. Я точно знаю, что она не в Испании с подмётным письмом и не в Наварре крутит задом перед Анрио, а уж как её поделили между собой де Лорж и Бюсси, мне дела нет.
Целомудрие в наше время не в почёте. А что касается инцеста — пока у графини в голове любовный хмель, ей не до государственных переворотов. Я лично была бы только рада, если бы герцогиня Монпасье и Генрих Гиз так же потеряли голову от страсти друг к другу, лишь бы не кружились, как стервятники, возле трона. Впрочем, кто знает, может, графиня действительно сейчас утешает в Бордо своего жениха, потому как Бюсси слишком быстро выбрался из тёплой любовной постельки и примчался в Париж.
Займитесь этим делом сами, канцлер. И молитесь, чтобы графиня оказалась всё-таки любовницей своего брата. Тогда они оба будут у нас на надёжном крючке. Эта сучка будет ещё ползать передо мной на коленях и просить пощады. Она преподнесёт мне все планы Гизов на блюдечке. О! Она ещё будет служить мне так же преданно, как её чёрный пёс служит ей!".
В общем, жизнь в Лувре шла своим чередом, королевский двор, словно падшая женщина, всё больше ввергался в пучину бездумного разврата, прикрытого роскошными нарядами и драгоценностями, и кочевал между Блуа и Парижем, проводя время в бесконечных балах, маскарадах, на охотах, прерываемых истовыми молебнами и покаянными шествиями. И — кто знает! — быть может со временем о мятежной графине де Ренель и вовсе забыли бы. Лувр вообще очень быстро забывал людей — слишком быстро вращалась безумная карусель придворной жизни. Восстания гугенотов, дуэли, эпидемии, яды, кинжалы, опалы… Люди появлялись и исчезали, теряясь в суете и толкотне дворянства, облепившего королевский трон, словно пчелиный рой соты. И давно уже стало закономерностью: чем ярче вспыхивала чья-либо звезда, тем скорее она сгорала. Как правило, без следа.
Глава XVI. Предательство
"Если любовь была, то её ничто не может сделать небывшей. И умереть совершенно невозможно, если любишь".
М. Шишкин "Венерин волос".
Регина сидела в своём заново обустроенном кабинете. Из огромного окна открывался изумительный вид на разбитый внизу цветник, расстилавшийся вплоть до самого берега реки. Луара игриво поблёскивала в солнечных лучах и на её волнах качались первые жёлтые листья — спутники золотой осени. Свет предзакатного солнца, ласкового и ленивого, безмятежно бродил по высоким потолкам с их тонкой лепниной и причудливой росписью. Кабинет молодой графини был закончен в конце лета и для его росписи Луи специально приглашал из Италии молодого художника, чья картина случайно попала на глаза Регине ещё в Париже и она загорелась видеть нечто подобное в своём доме. Так что не было ничего удивительного в том, что в итоге юноша расписал кабинет и спальню прекрасной Регины, за что и был более чем щедро вознаграждён Бюсси, никогда не скупившимся в таких случаях. И сейчас графиня наслаждалась окружавшими её сценами из Ветхого Завета, запечатленными божественной кистью юного итальянца: нежная Ребекка у колодца, Соломон и роскошная царица Савская, молодой Давид, играющий на лютне перед чернокудрой Мелхолой. Регина всерьёз подумывала о том, чтобы написать художнику и снова пригласить его во Францию и дать ему парочку рекомендательных писем к Гизам, обеспечив ему тем самым карьеру при французском дворе. Она напишет письмо чуть позже, через две недели, но всё равно опоздает: черноглазый, хрупкий юноша с мечтательной улыбкой и необычным талантом, с лёгкой и изящной манерой письма, ранимый и впечатлительный, как и все творческие натуры, сгорел от нервной горячки почти сразу после возвращения в Италию. Образ красавицы-графини стал для него проклятием: он не смог написать по памяти её портрет, неземная красота этой женщины преследовала его всюду, но как только он брался за карандаш — её лицо исчезало, таяло золотистым туманом. Влюблённый в Регину итальянец пытался написать ангела с лицом своей возлюблённой. Но образ графини никак не сочетался с ангельской сущностью. Возможно, ближе всего он подошёл к воплощению своей мечты, когда расписывал потолок в кабинете графини: над центральным окном лукаво выглядывала из-за облака ослепительно-золотых волос почти раскаявшаяся Мария Магдалина. Самой загадочной женщине Нового Завета художник неосознанно придал черты Регины.