И вдруг на землю рухнула тишина. Мир вокруг замер и в этой неподвижной тишине Этьен сначала почувствовал знакомый до последней ноты, тонкий манящий запах Её кожи. Едва уловимый колдовской аромат, заслонивший собой все остальные запахи осеннего дня в центре Парижа. А потом на Этьена надвинулось Её лицо. Чужое, незнакомое лицо, которое он поначалу отказался узнавать, потому что потускневшая, серая кожа не могла принадлежать Ей. И эти беспорядочно выбивавшиеся из-под платка неухоженные волосы, нищенская одежда, огрубевшие руки, застывшие в горькой усмешке губы, тонкие морщинки на переносице и на лбу — всё это не имело никакого отношения к той богине, которую столько дней Этьен напрасно искал на городских улицах. Но его измученное, обугленное сердце ничто не могло обмануть — от этой чужой, бледной женщины веяло чем-то знакомым, колдовским. Бедная одежда не могла скрыть царственной грации и никакие беды не могли склонить гордо вздёрнутой головы. Это была Регина де Ренель вне всяких сомнений.
Да, Этьен ненавидел её. Он мечтал её убить. Он лелеял мечту о страшном возмездии долгие месяцы. И вот теперь, когда Регина была так близка и так беззащитна, он ничего не мог с собой поделать — первой его мыслью, первым порывом было упасть перед ней на колени и целовать землю, по которой она шла, запылившийся подол её платья, тонкие руки. Снова обнять, коснуться нежных губ, запутаться в мягком шёлке волос. Подхватить её на руки и унести прочь. Отдать целый мир за возможность быть рядом с ней. О, если бы в её светлых глазах мелькнула хоть тень радости, отблеск былой страсти!
Но любимые глаза взглянули на него холодно и безразлично. Регина узнала его. И сразу поняла, ЗАЧЕМ он ждал её. И ничего не почувствовала. Ни страха, ни ярости, ни раскаяния. Тупое, тяжёлое равнодушие овладело ей и стало совершенно безразлично, жить или умирать. Что могла она дать своему ребёнку? У неё самой больше не было ни имени, ни земель, ни положения в обществе, ни могущественных друзей — ничего. И будущего без Луи и Филиппа у неё тоже быть не могло. Дитя любви было рождено не для счастья. И кто знает, может, если Регина принесёт в жертву свою жизнь, непонятный и жестокий Бог смилостивится над безгрешным ребёнком? Она на мгновение опустила ресницы и вновь вскинула на Этьена взгляд, в котором отчаянно сверкал теперь откровенный вызов.
Всё произошло мгновенно. Так быстро и неожиданно, что никто, кроме Регины и Этьена, ничего не успел понять. Этого мгновения не смог уловить даже Лоренцо. Они шли навстречу друг другу, не отводя глаз и не сворачивая, не пытаясь избежать своей судьбы, и когда поравнялись, юноша стремительно шагнул вперёд и острым стальным кинжалом полоснул по тонкой, не умеющей сгибаться шее. Алая, горячая кровь выплеснулась ему в лицо, залила одежду.
Случайные прохожие шарахнулись в стороны, кто-то закричал. Софи, державшая ребёнка, какие-то доли секунды в ужасе смотрела на Этьена, продолжавшего обнимать истекающую кровью женщину, а потом истошно завизжала. Регина вздрогнула всем телом, пытаясь не то последний раз вздохнуть, не то что-то сказать, и обмякла в руках своего убийцы. Глаза её, мерцавшие из-под длинных ресниц обманчивым серебристым светом, ещё жили, словно мятежная душа не желала покидать этот мир, словно неутолимая тоска, жившая в их глубине, была сильнее смерти и безбрежней любви. Горячая густая кровь струилась по рукам Этьена, а он всё никак не мог оторвать взгляд от живых глаз Регины.
Через мгновение, длившееся вечность, огромная чёрная тень вцепилась в горло Этьена. Всё смешалось в один безумный, кровавый клубок: бездыханное тело Регины, упавшее на пыльную дорогу; Лоренцо, с утробным рычанием рвавший глотку иезуита; Этьен, в предсмертной агонии пытавшийся оттолкнуть от себя пса; визжащая Софи и зашедшийся в плаче ребёнок, выскользнувший из её онемевших рук и беспомощно барахтающийся в уличном мусоре.
Прошло полминуты, как всё было кончено. Тело Этьена с разорванным горлом безжизненно распласталось на пыльной дороге рядом с телом Регины, и кровь их, медленно и тягуче растекаясь по земле, смешивалась в одну тёмную, горячую реку. Насмерть перепуганная Софи билась в истерике.
Лоренцо тихо рыкнул на столпившихся людей, пошатываясь, подошёл к мёртвой хозяйке, лизнул её стынущую руку и завыл. Грозно и страшно. От этого глухого безысходного воя маленькая дочь Регины заплакала ещё громче. Пёс сразу же замолк, потянулся к ребёнку, обнюхал его. Осторожно сжал клыками одеяльце, в которое дитя было завёрнуто, и пошёл по мосту. Ребёнок тут же успокоился, заулыбался и потянулся ручонками к страшной окровавленной морде. Софи, всхлипывая и спотыкаясь, побрела вслед за собакой, потому что из них двоих только пёс определенно знал, куда им нужно идти.
Несколько человек кинулись было за собакой, чтобы отобрать у зверя-убийцы беззащитного ребёнка, но Лоренцо так посмотрел на них налитыми кровью глазами, что у них как-то само собой пропало желание его преследовать. Прохожие расступались, пропуская странную и жутковатую компанию, больше похожую на видение из кошмара: огромного чёрного мастиффа с окровавленной мордой, бережно нёсшего в зубах свёрток с младенцем, и беспрестанно плачущую, дрожащую девушку. Лоренцо уверенно шёл вперёд, петляя по знакомым переулкам, бесцеремонно разгоняя с пути горожан, Софи медленно брела следом, даже не задумываясь над тем, куда он её вёл. В любом случае, пёс знал город лучше, чем она, никогда здесь раньше не бывавшая и не имеющая возможности даже спросить дорогу. Обречённая покорность судьбе легла на плечи Софи и девушка бездумно брела по узким улочкам, запинаясь за вывороченные булыжники, натыкаясь на встречных. Слёзы застилали ей глаза и всё, что она могла разглядеть — маячивший впереди чёрный силуэт собаки.
В доме Гизов царили переполох и неразбериха, впрочем, в последние полтора года это уже стало привычной картиной. Кардинал Лотарингский принёс неутешительные известия о том, что покушение на Бюсси, по всей вероятности, состоялось и дерзкого графа всё-таки убрали с дороги. Отряд королевской гвардии был послан в Бордо арестовать Филиппа, который словно в воду канул. Графиню де Ренель также безуспешно разыскивали по всей стране.
— Я видел, как вчера из дома Бюсси выносили портрет Регины. Тот самый, который писал голландец.
— Зачем? — ошеломлённо спросил Майенн.
— Если её не найдут в ближайшее время, то приговорят к казни заочно, en effigie. По улицам города пронесут её портрет и чернь будет бросать в него гнилые овощи, грязь и фекалии. А потом этот великолепный портрет, на мой взгляд, гениальнейшее творение мастера, сожгут на площади. Имя графини де Ренель будет предано забвению, всё её имущество, равно как и имущество графа де Бюсси перейдёт французской короне, — безжалостно пояснил брату кардинал.
— Но… для чего всё это? — прошептал Шарль.
— А ты до сих пор не понял? — усмехнулся кардинал, — всё это не более чем показательный урок нам, Гизам. Чтобы сидели и не высовывались. Чтобы помнили, кто в этой стране является королём и до каких пределов распространяется его власть.
Екатерина-Мария сидела мрачнее тучи, никак не реагируя на их разговор.
— Что делать? Господи, что нам теперь делать? — монотонно повторяла она уже битых четверть часа.
— Нам-то что переживать? — не сдержался Шарль и ехидно прошипел, — Испанское золото самая лучшая защита от немилости французских королей, не так ли?
Герцогиня бросила на него испепеляющий взгляд — Шарль только поморщился и небрежно отмахнулся рукой.
— Шут гороховый, — процедила она в ярости, — меня испанским золотом коришь, а сам что же не поехал вместе с Филиппом?
— Ты меня сейчас в трусости обвиняешь? — завёлся Майенн.
Но их стычке не суждено было перерасти в очередную семейную распрю: в кабинет герцогини вбежал бледный, заикающийся дворецкий и, размахивая руками, начал что-то сбивчиво говорить, но сбился на полуслове и только выразительно ткнул пальцем в сторону улицы.