И как-то незаметно, может быть, мгновение спустя, а может, в самом разгаре бала, Филипп совершенно неожиданно для себя понял, что несказанно счастлив своей ролью опекуна. Под беспомощным взглядом огромных глаз сердце его начало таять и плавиться, как воск. Ему стало тепло, и в воздухе явственно разлился аромат молодого вина. "Я пропал, о Господи!" — подумал Филипп и улыбнулся от этой мысли. Нежность и любовь затопили волной его сердце без остатка. С этой минуты и на всю жизнь.
Благодаря стараниям Филиппа, Регина сразу же оказалась вовлечена в искромётную, непринужденную беседу, ни к чему не обязывающую, но дающую возможность блеснуть умом и эрудицией. Филипп сплетал нить разговора столь искусно, что даже Регина и Луи отвлеклись на те необходимые, спасительные мгновения от своей беды, которая так неотвратимо падала на них. Регина, к удивлению брата, первая подхватила разговор, словно шла игра в бильбоке, и полные остроумия реплики Филиппа не давали ей замкнуться в себе, оглянуться и увидеть всю безнадёжность своего отчаяния. И пока она смеялась вместе с Филиппом и Робером, Луи пытался прогнать наваждение и принять стоявшую рядом с ним богиню как свою младшую сестру. Маргарита со своей фрейлиной Франциской де Монморанси-Фоссе, обе безоговорочно уверенные в том, что компания будет неполной без них, тут же присоединились к ним, не замечая недовольной гримасы Луи и вспыхнувших яростью глаз Регины. Впрочем, уже через пять минут Регина была благодарна и им, так непосредственно флиртовавшим с молодыми мужчинами и втянувшим в эту игру свою неопытную протеже. Ослепительная улыбка Регины и ровный голос Луи искусно скрыли ото всех трагедию, которая разрушила в этот вечер всё их будущее.
И никто из их компании не замечал, что они начали привлекать к себе слишком много лестного, но нежелательного внимания. Король пожирал глазами красавца и гордеца Бюсси, и чем недоступнее и высокомернее вёл себя граф, тем сильнее желал и ненавидел его Генрих III, а теперь он включил в свой "чёрный список" и его сестру, посмевшую быть так похожей на Луи, да к тому же ещё и женщину. Миньоны короля, обезоруженные сиянием красоты Регины, тихо перешёптывались, начисто забыв о своей вражде с Бюсси на весь вечер. Нервно кусал губы "летучий эскадрон" Екатерины Медичи — уж они-то сразу увидели в графине самую страшную свою соперницу. Генрих Наваррский уже слушал в пол-уха свою новую любовницу, поглощённый созерцанием грациозной фигуры графини де Ренель. И тяжёлым, немигающим взглядом маслянисто-чёрных глаз смотрела на Регину сама королева-мать, для которой появление младшей представительницы клана Клермон стало не самым приятным событием. Герцогини де Монпасье, Генриха Наваррского, принца Конде и Луи де Бюсси ей хватало с лихвой для бессонницы и несварения желудка. А тут ещё одна змея с лицом ангела и глазами демоницы! Не женщина, а воплощение греха.
Регина кожей почувствовала, как на неё льётся весь этот поток взглядов и мыслей, холодный от ненависти, липкий от похоти, колючий от зависти. Не удержавшись, она провела ладонью по плечам, словно пыталась стереть следы этих взглядов со своего тела. Ощущение того, что на ней ставят сейчас клеймо, не проходило. Она оглянулась на брата, на Марго, но они, выросшие в этой атмосфере, ничего не замечали, а если и замечали, то делали вид, что ничего не происходит. Чуткая и нервная Регина начинала изнемогать от окружившего её кольца взглядов и эмоций. И второй раз за этот вечер на помощь пришел Филипп.
— Граф, — обратился он к Бюсси, — я думаю, вашей сестре хотелось бы посмотреть Лувр во всем его великолепии, к тому же здесь слишком душно и шумно. Может, вы покажите ей галерею и сад?
Луи вздрогнул и с выражением какого-то смертельного отчаяния на лице повернулся к другу, словно желая о чём-то его попросить. Но потом ласково улыбнулся и взял под руку сестру:
— Ну, что ж, идём, дитя мое?
В первый же вечер избавляться от единственной сестры, сдав её на попечение друзей и любовницы, выглядело бы, по крайней мере, нелепо, а единственное, чего боялся бесстрашный граф, — это показаться смешным. И к тому же, чем раньше он сможет привыкнуть к ней как к сестре, тем легче сможет смириться с тем, что никогда она не будет принадлежать ему как женщина.
Они шли по залу под конвоем десятков восхищённых и завистливых, влюблённых и ненавидящих взглядов. Луи чувствовал сквозь прохладу шёлка тепло её руки; чистый, ни с чем не сравнимый аромат её тела обволакивал его невесомым покрывалом. Бюсси знал, что сейчас на них смотрит весь Лувр, и даже не пытался скрыть своей гордости за сестру. А она, летящей походкой шедшая рядом с ним, только изредка взглядывала таинственно, чуть подрагивая длинными ресницами. И никто не знал, что каждый шаг отдавался леденящей болью в её сердце, каждый взгляд горячим песком оседал на глазах. И единственное, что могло избавить её от этих мук — руки Луи и его губы — были для неё более недосягаемы, чем св. Грааль. Но роль нужно было доигрывать, и от того, как она сейчас с этим справится, зависела её жизнь.
— Ну, как тебе Лувр? Надеюсь, ты не разочарована? — мягко и до обидного по-братски спросил Луи, как только они оказались в относительно безлюдной галерее.
— По-твоему, после обители урсулинок можно быть разочарованной в Лувре?
Бюсси смущенно улыбнулся:
— Да, пожалуй, я задал глупый вопрос.
— Все важные разговоры имеют обыкновение начинаться с глупых вопросов, — снисходительно пожала плечом Регина.
И Луи с облегчением рассмеялся: в голосе Регины отчетливо звучал тот же тон, те же ноты, что и в его словах, когда он разговаривал с друзьями. Она была его сестрой, его отражением в этом мире — и это не так уж плохо. Это даже замечательно. Наконец-то, хоть один человек сможет его понимать, будет так же думать и чувствовать. И, в отличие от любовниц и друзей, она навсегда останется его сестрой, чтобы ни случилось. А любовь… Можно подумать, он впервые влюбляется с первого взгляда в красивую женщину. Будут и другие, не менее очаровательные. Вот только что-то внутри него, что-то, живущее помимо разума и души, упрямо твердило: Регина — единственная, будут другие, но они и будут другими, и никогда ты уже не остановишься и не перестанешь дышать, как это было с тобой при встрече с нею. Оставался только один выход: не задумываться об этом. Регина — его сестра и больше ни о чём думать не следует.
— Луи, давай где-нибудь присядем, я очень устала и у меня голова кружится, — слабеющим голосом попросила его Регина, у неё уже действительно не оставалось сил и на место несмолкающей боли пришла просто тихая радость от того, что любимый рядом с ней и у неё есть возможность слышать его голос, видеть его лицо.
Бюсси, не долго думая, подхватил сестру на руки — на мгновение у обоих замерло сердце от близости их тел — и усадил на широкий подоконник. Регина как могла справилась с неудобным кринолином и, совсем как в бытность свою при монастыре, подобрала под себя ноги и выглянула в окно: там, во внутреннем дворике, смеялись слуги, звенели шпагами юные пажи, изредка проходили влюблённые пары.
— Тебе понравились мои друзья?
— Да, очень. Особенно граф де Лорж. Он брат Жака Монтгомери?
— Да, его младший брат. Они очень похожи, но Филипп мягче и мудрее. Он невероятно тактичен и совершенно не умеет притворяться. Думаю, что во всем Париже больше нет таких, как он. Ему трудно было в Лувре, но, в конце концов, не он приспособился к Лувру, а Лувр принял его таким, каков он есть. Кстати, Регина, он считается одним из самых знатных и богатых женихов Франции.
— А кто же тогда считается самым-самым женихом Франции?
Луи шутливо раскланялся перед ней:
— Самый-самый — это ваш любимый брат.
— Что, даже лучше принцев крови? Ну, и самомнение у тебя!
— Я сам себе самый лучший принц, и кровь Клермонов благороднее и чище крови каких-то итальянских лавочников. Запомни это навсегда, Регина, ибо в наших жилах бежит кровь самих Капетингов.
— Я всегда это знала, брат. А что касается Филиппа, то моя судьба в твоих руках и тебе виднее, что для меня будет наилучшим решением, — она склонила голову в знак полного подчинения воле брата.