Некоторые обозы сделали привал неподалеку от центральной улицы. А по центральной движутся те, кто, должно быть, уже отдохнул в пути. Движутся быстро, торопливо. За каждой телегой идут привязанные коровы. Визжат свиньи, в клетках гогочут гуси и кудахчут куры — на возах все, что забрали в селах солдаты и офицеры этой грабьармии. Каждый обоз кончается стадом коров или же начинается гуртом овец.
Два года высасывали соки, два года грабили Украину, как колонию. А теперь еще и на дорогу нахватали, и в руки, и в зубы!
Минутами не верится, что это действительно отступление осточертевшей саранчи. Но нет, картина ясная: обозы идут и идут.
От наших ворот центральная улица видна хорошо. Вот солдаты варят еду, вот спят на траве, под заборами. Вот сидит их целая компания и, сняв рубашки, истребляет вшей. Как, неужели паразиты смеют нападать на господ «арийской расы»? Видит ли это пан Форостовский?
Однако весь внешний вид этих людей говорил о том, что многие из них отнюдь не склонны в такое время думать о «расе». Солдаты разговаривали между собой мало, да и то тихо, почти шепотом. Лежали и сидели молча, ни смеха, ни шуток. Что же, надо думать, оболваненные фашистской пропагандой немцы, вопреки приказу «фюрера», начали размышлять и делать свои выводы. Угроза смерти поторапливает их.
Но где наши хлопчики? Бегают, им и горя мало. Василек побежал между телегами. Юрик тычет что-то лошади. Ловлю их и запрещаю баловаться.
— Вот этот ваш беленький-отчаянный! — вдруг слышу позади себя. — Любит лошадей, под кобылу чуть не полез. Заберите его!
Оглядываюсь и вижу русского в немецкой форме. Отнес ведро с водой и подошел ко мне.
— Ваш муж, должно быть, не вернулся еще с войны?
— Нет еще, до фронта-то далеко. — Я пристально смотрю ему в глаза. — А вы почему тут оказались?
— Я знал, что вы это спросите. Почувствовал, когда вы так посмотрели.
— А вы ждали нежного взгляда?
Он горько усмехнулся:
— Я в третий раз вынужден надевать эту форму и жду первой возможности побега.
— Возможности случаются.
— Не всегда. Я вот не дождался еще удобного часа.
Незнакомец рассказывает о себе, о фронтовой жизни у своих и у этих. В немецкой армии он вынужденно служит до нового побега. До нового? Чувствую, мой случайный собеседник что-то недоговаривает, и по глазам вижу — расспрашивать нельзя.
К нему подошел «камерад», и они заговорили по-немецки. Когда тот ушел, блеснув зубами, слишком белыми на грязном, почерневшем лице, наша беседа возобновилась.
— После фронтовиков пойдут эсэсовские дивизии. Избегайте этих собак, они всегда пьяные, запрячьте, что есть лучшее из одежды.
— Что же это? «Переброска сил», отступление, «сокращение линии фронта», «эластичная война»?
Он засмеялся:
— Обычное отступление.
— А как будет с Киевом? Население угонят? Город разрушат?
— Может быть. Но, по-моему, не успеют. Наши очень жмут, и немцы едва успевают сокращать фронты.
— Хоть бы они поскорее сократились!
— Имейте терпение. Теперь война уже скоро окончится.
— Откуда вы сами? — спросила я.
— Брянский.
Тут к «брянскому» подошли несколько немцев, очевидно заинтересовавшихся нашей беседой, и стали, усмехаясь, говорить мне такое, что я, вновь оттащив мальчиков от лошадей, поспешила уйти. На улицу выглянула часа через два, надо было принести воду. Возле водоразборной колонки встретила «брянского». Была уверена, что обоз тот давно ушел, и удивленно остановилась. Остановился и он.
— А я вас подстерегал…
— Зачем?
— У меня к вам есть просьба…
— Дать помидоров, груш?
— Можно немножко. Не откажусь. Но не это.
— А что?
— Нашу беседу тогда прервали, я не ушел сказать… А ведь ради этого, собственно, я вас тогда и остановил. Поищите и незаметно вынесите все, что у вас найдется из мужской одежды. Пускай старую, рваную, лишь бы кое-как держалась.
— Хорошо, — говорю, — найдется. И не такая уж плохая.
Я отобрала кое-что из мужской одежды и, как условились, положила сверток во дворе возле калитки. Вскоре он исчез.
Вечереет, а обозы идут и идут и, должно быть, будут двигаться всю ночь.
Люди собираются на улицах кучками. Разговоры все об одном и том же: скоро ли прогонят немцев, близок ли фронт?
Слухи-самые разнообразные, порой противоречивые. О чем же толкуют киевляне? Фронт уже в каких-нибудь тридцати — сорока километрах от города, He больше. Из Киева всех нас до единого через три дня выгонят, так как придут специальные карательные отряды СС. Нет, нет, в Киеве разрушат «военные объекты», а людей не будут трогать, так как наши предъявили ультиматум: до 25 сентября очистить город и не трогать население.