Мне стало жаль пустого чемодана, и я спрятала его от дождей в сарай. В квартиру свою не заходила. Офицеры, бродившие по двору и саду, отводили от нас глаза, всячески избегая встреч с нами.
Наталкина квартира продолжала пустовать, и нам это было на руку. Зашли в нее, прикрыли коридорную дверь. Наталка быстро забралась на чердак и достала машину. Она хорошо сохранилась, что очень обрадовало Регину Дементьевну, так как она портниха и это ее «кусок хлеба».
На нас не обращали внимания — ведь все знали, что это наш дом. Я и Софья Дементьевна стояли на вахте, опасаясь мародеров.
В сарае мы набрали соленых огурцов, свеклы, а главное — мелкой картошки, которую оставили на питание, а затем на произвол судьбы и которая сейчас нам так пригодилась. Спрятав разбросанные по двору вещи в сарай и в квартиру Наталки, основательно навьюченные (машину в мешке взвалила на плечи Регина Дементьевна), мы уже собрались уходить, когда нас остановил чех-денщик. Сегодня он почти не разговаривал с нами, лишь сочувственно поглядывал на нас. Улучив минуту, он сунул мне и Софье Дементьевне по две буханки хлеба, а Наталке — две пачки печенья для детей. Уходя, я подумала: доведется ли нам еще возвратиться домой?
Догнали нескольких человек, которые шли с Куреневки куда-то на Лукьяновку. Были среди них знакомые. Но с нами они шли лишь до цементного завода, а там повернули на гору. Одна везла тачку с вещами и двумя детьми. Решила перебраться в тайник к знакомым, так как дома надоело дрожать: дом ее «как на ладони», да и офицеры начали придираться.
Другая рассказала, как ее соседи, семья в девять человек, спрятались в замаскированной яме, но просидели лишь семь дней, а на восьмой…
— Представляете себе: немцы искали ямы с вещами и наскочили на ихнюю. Откопали и… оцепенели на месте. Еще больше испугались и те, в яме. Живые мертвецы. Со страха «раскапыватели» побежали от ямы, а те с узелками пустились из ямы врассыпную…
— А про старика Свитенко со Шполянки, у которого сын Василь врач где-то на фронте, слышали? Эсэсовцы избили старика до смерти… Эсэсовцы пристали, чтобы он им отдал золото, которое якобы запрятал. Истязали старика неслыханно.
— Это кто-то из наших соврал. Мало разве подлецов, которые продают своих же ни в чем не повинных людей! Черта с два немцы что-нибудь знали бы о них, если бы такие не доносили, не лезли врагу без мыла… — сердито заметила сестра.
С нами поравнялась незнакомая женщина с девочкой лет семи и начала рассказывать шепотом, чтобы девочка не слышала, как развлекались ночью пьяные солдаты на их улице с женщинами, которых поймали в «запретной зоне»… Мы были рады, когда женщина распрощалась с нами и пошла своей дорогой, а мы остались одни, — так страшны были ее рассказы. Чтобы не смотреть на убитых возле школы, мы свернули с улицы влево и пошли «гуляй-полем», пустырями, задворками.
Шли быстро, не останавливаясь, чтобы передохнуть, — нас гнала тревога за матерей и детей. А вдруг их выгнали, забрали во время облавы? Где их тогда искать?
Дома все было благополучно. Наше появление, да еще с узелками и машиной, вызвало радость до слез, потому что часы нашего отсутствия казались им в тревоге бесконечно долгими.
Вечером того же дня
Ах, хочется верить, что все обойдется, что за нами не придет сейчас жандармерия: о нашем пребывании в «запретной зоне» узнал враждебный нам человек.
Что делать? Спрятаться в другом месте? Но куда? Тут удобно, обжились, привыкли, здесь меньше боишься. Неужели опять бездомность, поиски, волнения? Принесет же в лихой час такую мерзкую морду! Мамы убеждают:
— Врали ему дружно, — может, поверит.
Если начнут проверять квартиры, то скорее обнаружат тех, кто прячется по углам, а не на виду, в центре. Что делать? Собраться и уйти? Но куда к ночи пойдешь?
Густеют сумерки, а с ними усиливается страх, терзает неуверенность, которая то подступает, то исчезает, как палач с топором.
Прошел час, а мы сидим. Прошел второй — молчим. Вот уже третий уходит в безвестие, и все успокоились. Не явился эсэсовец сразу, — значит, уже не появится.
…Несколько часов тому назад мы услышали шаги на лестнице. Все замерли и онемели. Сердца оборвались. Побелели, испугавшись, и дети. Вот он уже возле двери. Дергает ее. Начинает дергать сильнее. Вот в щели блеснуло лезвие топора. Сейчас начнет ломать дверь, которую мы с таким трудом починили! Не помню, кто из нас крикнул, кажется Софья Дементьевна: