На обратном пути, Таша попросила зайти вместе с ней в конторку настоятеля, которая служила приемным пунктом для всех новеньких. Туда должен был прибыть пациент из Франции. Когда мы зашли в офис, я сразу же обратил внимание на перегар. Нечто подобное я уже чувствовал, когда попал на квартиру к двум малознакомым алкашам. Мне нужно было место, где можно сварить дозу, и они с удовольствием мне его предоставили. Помню, какое отвращение я испытывал. К этим людям, к их квартире и к запаху в ней. Мне было интересно, это сколько же нужно выпить чтоб так воняло? Источник перегара был неподалеку. Валялся на лавке и храпел так громко, что сам Будда не выдержал бы этого долго. Когда я пригляделся к нему, мне показалось, что хозяин храпа чертовски походит на Винсана Каселя. Та же нахальная рожа, что была в фильме про Добермана.
— Да это же просто вылитый Винсан Касель! — радостно закричал я, показывая пальцем на человека на лавке. На сомом деле его звали по другому. Но для меня он навсегда остался Винсаном. Он не обижался. Мне не трудно было запомнить его имя. Настоящие трудности у меня возникали только с тайскими именами. Я не мог их даже выговорить, не то что запомнить. Но в случае с Винсаном, мне казалось, что так даже прикольней. И когда я его спросил, можно ли я буду его называть так, учитывая их явное сходство, он разрешил мне это. Это в какой-то мере соответствовало принципу анонимности. Хотя я немного забежал вперед. В тот момент он громогласно храпел на лавочке стоящей напротив стола настоятеля. Он был в стельку пьян и его вряд ли беспокоила такая мелочь, как новое прозвище. Лу с Джеком согласились со мной. Сходство было на лицо. Только наш Винсан был намного моложе настоящего. На вид ему не было еще и тридцати. В офисе он провалялся до самого закрытия, после чего его определили в нашу палату. Двое монахов просто принесли его и бросили на матрац, как мешок с картошкой. Постель ему естественно заправлять не стали. И переодевать. Так он проспал до утра следующего утра. И было чудом, что он не пострадал за эту ночь. Уснуть под этот пароходный гудеж было совершенно невозможно. Я всерьез подумывал прекратить страдания бедолаги положив ему на голову подушку. И я уже был близок к этому, но в половине пятого раздался звонок из репродукторов (так нас будили каждое утро на зарядку) и мы к этому уже привыкли. Но для Винсана такая побудка оказалась просто пыткой. Он еле поднял голову, пробубнил что-то по французски и свернулся калачиком. Когда дали второй звонок он вскочил, не понимая где находится и как здесь оказался. Кровать Рика стояла ближе всего к его койке. Так что Рику пришлось ввести вкратце ввести его в курс дела. Рик не только все объяснил, но еще и как-то умудрился его заставить встать и пойти на зарядку. Правда после первого же упражнения Винсана стошнило. Но это было нормально. Здесь, в монастыре это совершенно нормально. Те кто стоял рядом с ним отскочили и засмеялись. После Этого Винсана отправили обратно спать.
Когда зарядка закончилась Вивьен подошла ко мне и начала расспрашивать. Она выглядела гораздо лучше, чем в предыдущие дни. Похоже она шла на поправку.
— Что это было такое? — спросила она указываю на блевотину.
— Человеку стало плохо, вот и все, — ответил я. — Кстати он тоже француз. Причем знаменитый. — сказал я.
— Что? С чего ты взял?
— Должно быть ты плохо его разглядела (во время зарядки было еще довольно темно). Это же Винсан! — с гордостью сказал я. — Можешь себе представить, мы спим с Винсаном в одной палате.
— Какой еще Винсан? Что ты мне мозги пудришь?
— Винсан Касель. Разве он не знаменит во Франции? Он играет в боевиках. Смотрела фильм "Доберман"? — я хитро улыбался, когда говорил это.
— Ха-ха. Перестань заливать. Он совсем не похож.
— Ладно сдаюсь. Это действительно не он. Просто вчера, когда мы его увидели в конторке, нам показалось, что сходство есть, и при том существенное, Лу с Джеком со мной согласились. — я рассказал в подробностях, как мы вчера повстречали мисье Винсана.
— Ладно, метелки в руки и за работу, — прервал нашу беседу один из монахов.
На этот раз мне не хотелось убираться. Вивьен выглядела привлекательной даже ранним утром. И мне хотелось побеседовать с ней подольше. Но она взяла метелку и начала подметать листья нападавшие за ночь. Мне тоже не оставалось больше ничего кроме как взяться за веник. Я сразу отошел подальше от места где наблевал Винсан. Мало приятного по утрам ковыряться в чей-то блевотине. Французская в этом плане ничем не лучше любой другой. Пока я работал метлой, мысли о Вивьен не покидали меня. Мое отношение к ней уже не ограничивалось пошлыми мыслями. Она стала мне интересна не только как женщина, но и как человек. Пусть даже у этого человека и прекрасная грудь. Мне кажется, что человек с сиськами даже более человечен, чем без них. Я почему-то думал, что есть в Вивьен какая-то тайна. Меня всегда привлекали эти тайны. Тут же захотелось провести "тщательное расследование" и все выяснить.
Случай поболтать с Вивьен тет-а-тет представился во время завтрака. И то, что я узнал поразило меня до глубины души. Истории наркоманов похожи на сказку про гадкого утенка расказанную наоборот. Был себе прекрасный человечек, все у него было хорошо, жизнь, отношения, внешность, наконец. Но потом он подрос, стал наркоманом и сильно испортился. Нечто подобное произошло со мной. И вот теперь, слушая рассказ Вивьен, я понял, что и с ней тоже.
Она рассказала, что прежде чем стать художником, подрабатывала позером и немного фотомоделью. Внешность ей это позволяла. На малый рост не обращали особого внимания из-за ее харизмы и умения позировать. Она очень гармонично смотрелась в кадре. По крайней мере так она мне сказала. Она была удивлена, как много фальши и неискренности в этом мире обложек и глянца. Там она впервые познала боль от предательства. Она была влюблена в одного фотографа, который заделал ей ребенка и свалил в неизвестном направлении. Вивьен сделала аборт и решила больше никогда не влюбляться. Она решила выучиться на художника. Рисование было единственным, что ее отвлекало от мук неразделенной любви. Но вскоре появилось и еще одно средство, способное унять боль даже лучше, чем творчество. В среде студентов-художников этого средства было предостаточно. Так она впервые попробовала серьезный наркотик, кокаин. Потом немного втянувшись перешла на крэк и начала все чаще выпивать. В какой-то момент она уже не могла остановиться. Не было ни дня чтобы она была трезвой. Но она вновь и вновь находила себе оправдание. Наркотики и алкоголь помогали творить. Под кайфом все кажется гениальным. Образы в голове становятся более выпуклыми и их легче перекладывать на бумагу. «А когда рисуешь с натуры, кажется, что краски ярче. И всегда находишь правильный угол для передачи увиденного. Не факт, что сотворишь шедевр, но что-нибудь сотворишь наверняка». — сказала Вивьен глядя сквозь меня. Казалось вот-вот и она снова разревется. Но она лишь шмыгнула носом и продолжила свой рассказ.
Вивьен поняла, что рисовать не под кайфом она уже не может. Родители отправили ее в частный реабилитационный центр в Париже. Она лечилась там полгода, но на следующий же день после выписки обнюхалась кокаином. Кто-то из ее так называемых друзей пришел навестить ее и все пошло по новой. Конечно, она успокаивала себя тем, что на этот раз сможет контролировать себя и будет принимать наркотик умеренными дозами. Думала, что ей удастся загнать зависимость в некие рамки. Чтож, она не первая кто так думал. В итоге она вернулась к прежнему образу жизни очень быстро. Пришло время сделать вторую попытку. Кто-то подсказал ей, что в Таиланде есть Монастырь, и Вивьен решила поехать. Отъезд на лечение она хорошенько отпраздновала, обкурившись крэком и сильно напившись. В таком состоянии она и попала на собеседование к настоятелю Монастыря. Она надеялась, что ее примут и такой. Она ошиблась. Вместо этого ей пришлось ночевать у Таши, чтобы немного "проветриться".