— Вы не дали мне таблетки.
Он останавливается.
— Вот видите, вы уже что-то стали понимать. Наконец.
— Что?..
Доктор не успевает разъяснить мне, ЧТО я наконец понял. Настежь распахивается дверь, в ней появляются трое — и один, генерал, бросает с порога:
— Доктор, вы готовы?
До инъекции остается полчаса.
— Еще полчаса… — растерянно смотрит на генерала и на тех двоих, что вошли с ним, доктор, а сын того, кто всех их ко мне посылает, говорит отрывисто:
— Давайте пораньше. Чтобы не привыкал.
— Но я не… — начинает и замолкает, наткнувшись на взгляд генерала, доктор, подходит к столу, становится возле него спиной ко всем, нажимает красную кнопку… раз… другой… третий… но сестра, которая обычно является мгновенно, не идет… не идет… не идет… и один из охранников, стоящих в дверях, виновато произносит: «Ее нет. Вышла, будет через полчаса».
Шея генерала под белым воротничком рубашки начинает наливаться краской.
— Как нет?.. Куда вышла?.. Здесь закрытый объект или районная поликлиника? — наступает он на охранников. Затем резко поворачивается и бросает доктору: — Значит, сам!
Доктор также поворачивается:
— Я не…
И снова не успевает договорить.
— Что не?.. Колоть не умеешь?.. — с угрожающим удивлением спрашивает генерал, а тот охранник, который повинился за медсестру, предлагает:
— Давайте я… Я умею, нас учили.
Генералу, раскрасневшемуся из-за того, что начальство привел не на закрытый объект, а в районную поликлинику, из-за чего у него могут быть проблемы, хочется побыстрее все закончить, и он согласно кивает: «Ну, давай, раз учили…» — и охранник направляется к моей кровати, но сын того, кто всех их ко мне посылает, вдруг говорит: «Нет! Каждый отвечает за свое!» — и в упор глядит на доктора, будто подслушивал все, о чем мы с доктором говорили. Может, и подслушивал… Они и в районной поликлинике все слушают.
Долгого взгляда в упор доктор не выдерживает, достает из холодильника ампулу с мерзостью, кладет на стол, снова нажимает красную кнопку… Раз… второй… третий… и рука, которой он кнопку нажимает, начинает дрожать… а сестра не идет, не идет, не идет — и происходит удивительная вещь: мне хочется, чтобы она пришла, несмотря на то, что я должен хотеть другого; ведь какое мне дело до этого доктора, циника, который доказывал тут свою исключительность, а сейчас его ткнут носом в его же дерьмо, покажут, чего он стоит, объяснят, что ничего он не значит, но вот ведь что-то я для него значу, если он хочет показать мне — а кому же еще? — что не такой, как они, что отвечает только за красную кнопку, которую нажимает, нажимает, нажимает, пока третий из тех, что вошли, самый старший из них, не кричит: «Делай, что говорят!» — а генерал, которому перед сыном того, кто всех их ко мне посылает, только бунта в районной поликлинике не хватало, подходит к столу, берет ампулу и подает ее доктору: «Или ты колешь это ему, или он, — кивает генерал на охранника, вызвавшегося сделать инъекцию, — колет это тебе…»
Генерал стоит спиной ко мне, однако даже по спине генеральской видно, ЧТО ожидает доктора, если он не возьмет ампулу: вон как охранники вытянулись в струнку! Доктор замер, стоя ко мне лицом, и по лицу его не скажешь, что он готов сделать шаг на пути к истине, которая постигается через боль. Такого развития событий он не ожидал, в мозгах его рвутся, лопаются привычные связи между нейронами, но почему-то я не чувствую из-за этого никакого удовлетворения или злорадной радости: вот тебе, мол, тридцать первая часть третьей песни «Бхагавадгиты»! Мне даже жалко доктора, потому что, каким бы он ни был циником, он единственный, кто чувствует за то, что здесь происходит, хоть какой-то стыд, или, возможно, не стыд, что-то иное, я не знаю, что в таких случаях чувствуют циники… Но ведь что-то же он чувствует, если пробует сохранить хоть остатки достоинства, пусть и не похоже, что ему это удастся, разве только после реинкарнации, в другой жизни… а может, удастся и в этой, потому что в дверь вбегает запыхавшаяся медсестра: «Извините!» — и берет из рук генерала ампулу.
Возможно, из-за того, что доктор не дал мне таблетки, боль на этот раз была такая, что остановилось сердце. «Вот видите, вы уже кое-то поняли… наконец!..» — слышался в снежной лесной тишине, не похожей ни на тишину речную, ни на тишину луговую, чей-то знакомый голос, и мне все хотелось вспомнить: чей?.. и не терпелось допытаться у него: что же такое я наконец-то понял? Вряд ли я когда-нибудь об этом узнаю, так как, оклемавшись на опутанной проводами кровати, дыша через резиновую, как для мяча, которым играл в детстве, камеру, вижу в холодно-голой, обложенной синим кафелем комнате совсем другого, не знакомого мне человека, которого из-за того, что был он в белом халате, можно было принять за доктора.