Все наши фантазии по поводу узников, роющих норы, развенчал невезучий мальчишка, оставшийся лежать за спиной. Лаз, по которому проникли мы, выгрызли сами же стражники замка Тарагмуша. Прямо-таки с исторически-благородной целью: экспроприировать у экспроприатора.
Ибо чулан, ставший их могилой, был естественным продолжением замковой кладовой, начинающейся сразу за дверью. Ключей на связке покойников не густо, и мы легко нашли подходящий. Салли заперла за собой замок и упрятала полезную отмычку во внутренний карман куртки – путь к отступлению был взят под контроль.
Кладовая, как и положено в замках, оказалась широкой, высокой, длинной, холодной и дурно пахла. Здоровенные ящики, корзины и мешки свалены, как попало. Бочки с выводящим на орбиту керосиновым пойлом загромоздили практически половину помещения – как раз у двери в разбойничий чулан.
Причём, со стороны кладовой она была так искусно подделана под каменную кладку, что пришлось вставить в замочную скважину щепочку, подобранную с пола. Это чтобы не шарить потом по стене в поисках нужной дырки.
У железной полуоткрытой двери, ведущей на выход, одиноко маячил факел. Тех вытянулся столбиком прямо у порога, беспрестанно работая ушами и пипкой носа. Рах было не видать. Мы пробрались по тропе меж завалов, достигли двери и принялись подбирать ключ. Заперли за собой дверь кладовки и огляделись.
Помещение, в которое попали, прямо по курсу заканчивалось – как нам и обещали – грубой толстенной решёткой. От стены до стены и от пола до потолка – внушительная преграда. За решёткой расстилалось подполье – тот самый тюремный блок. Оттуда, из непобеждённой полузадохшимся факелом полутьмы вынырнула Рах и задорно пискнула.
Справа уходила наверх лестница, зажатая стенами узкого тоннеля. Ступени широкие, неестественно низенькие и обломанные по краям. Руку дам на отсечение: круглые бочки со спиртным по ней бережно носят, а квадратные ящики с прочим барахлом катают.
И как раз в данную минуту сверху по лестнице спускали что-то неподъёмное. Скрежет чем-то твёрдым о камни омерзительно карябал мозги. Вовремя, как в кино: позади только что запертая дверь, впереди всё ещё запертая решётка, сбоку живые враги.
– Давай, работай, – пихнула меня локтем Эби, спокойная, как кошка в перинах.
Я, признаться, обалдела: как работай, куда работай? Мне что, кого-то убить?
– Невидимость, – улыбнувшись, подсказала Салли.
Их деловитая невозмутимость вправила мозги: я сосредоточилась.
– Опять крысы завелись! – прилетел с лестницы визгливый женский голос и звук затрещины. – Я тебя тварь паскудную сколько раз предупреждала?! Я те…
Не прислушиваясь к сути претензии, мы приклеились к стене между лестницей и решёткой. Я расслабилась и приготовилась к встрече второй волны гостей. Рах понравился неожиданный отклик на её выступление: хулиганка ещё раз взвизгнула, вызвав новый поток ругательств.
Салли погрозила безобразнице пальцем – та пожала ушками и растаяла в темноте за решёткой. А мы остались дожидаться развития событий. Развивались они долго и громогласно.
– Придерживай край, заморыш кастрированный! Выкидыш вислоухий! А ты крепче хватайся, жаба мокрожопая! Хлюздопёр синюшный! Не мужики, а слякоть навозная! А ты чего застрял, кабаняка?! Парша козлячья!
Первым на площадку задом наперёд выполз амбал в рваной рубахе и грязных штанах. С мечом и стойким желанием кого-нибудь убить. Лысый, как задница. С поросячьими глазками, подпёртыми жирными щеками, с высокими острыми ушами и угрюмой злобой – и вправду кабан.
Он тянул на себя громадный ящик, съезжающий по хрустящим ступеням. За ящиком выехали ещё два грузчика: коротышка с подломанным болтающимся ухом и полупьяный субъект с широким жабьим ртом. Скандальная дамочка, оказывается, вовсе не сквернословила. Она констатировала факты, незатейливо черпая материал у самих объектов нападок.
Наконец, выплыла дама с объёмистой корзиной, в которой поместилось бы полменя. Когда-то она была красивой – не стыдно в свете показаться. А теперь являла собой образец оголтелого накопительства внутренних запасов в ущерб здоровью. От такой лучше держаться подальше. Любой неожиданный взмах богатырской ручки смёл бы меня и размазал о стену – та рука толще меня!