И тут я испугалась. Смертельно испугалась! Рефлекторно рванула к этому проклятущему столу стаскивать свою бабушку. Любила ведь её родную. Она столько лет заполняла пустоту, оставленную смертью мамы, что...
Словом, ринулась к ней, тяну. Руки дрожат. Глаза режет угасающий свет вперемешку со слезами. Что сделает нормальный человек в такой ситуации? Я же нормальная. Так что юбку поддёрнула и на штурм. Утвердилась на краю столешницы – зеркало холодное, как лёд, противное. Ухватила свекровушку за плечи, на себя потянула, коленками заелозила.
Вот под левую юбка, соскользнув по ноге, и подвернулась. Я завалилась, башкой трахнулась – аж загудело. Голова свекровушки поперёк груди легла, а я давай её снимать аккуратненько. Негоже от родной мёртвой бабушки отбрыкиваться, как от навалившейся в метро чужой пьяни. Одним словом, замешкалась я и тут-то попалась.
Свет вокруг вспыхнул с изуверской силой. Я зажмурилась, а мозг в голове раскалился со скоростью спиральки в лампочке. Ровно такое ощущение: ни больше, ни меньше. Инстинкт самосохранения ударил в набат: дал команду рвать когти с этого разделочного стола…
Только вот центры моей превосходной двигательной активности успели оплавиться. Не сработали. Испугаться всерьёз или там попрощаться с жизнью не поспела – отключилась, сама не заметила как.
Глава 2
В которой я поняла, насколько «попала»
Как там жаловалась Зинаида Гиппиус? Душу мою ело чувство без названия? Поэтессе, несомненно, повезло больше: отделалась одной душой. Меня же «нечто без названия» скрупулёзно пережевало всю целиком. Затем сплавило в своё мерзкое брюхо и долго тщательно переваривало. Следуя законам пищеварения, на выходе я могла представлять собой только одну субстанцию. Шанс свихнуться был убедителен, как никогда. Но спас неубиваемый резон: если я мыслю, значит, не навоз.
Долго ли коротко, в себя приходила, переплывая от попытки к попытке. Каждая новая сопровождалась беспорядочным световым бликованием в полуслепых глазах. А так же звоном, треском и прочими шумовыми эффектами по всей поверхности мозга. В сопровождении –естественно – тошноты и рвоты. А так же всепоглощающей дрожи – морзянки, которую отрабатывали на мне невидимые курсанты-радисты.
Время от времени затылок посещал трудолюбивый дятел, а по лобным долям маршировал отряд пионеров-террористов. Судя по бортовой качке, меня иногда перетаскивали с места на место. То в холодильник запихнут, то в микроволновку, где припекало и кружило. Для чего? А кто её поймет – эту медицину, что по каждому вопросу имеет тридцать три мнения. От кружений снова тошнило – с моим вестибулярным несварением даже у зеркала не рекомендуется вертеться.
Я очень терпеливая. Всё когда-нибудь кончается – нужно только сгруппироваться и потерпеть. Вот и домучилась. Однажды открыла глаза и пять границ прямоугольного пёстрого пятна напротив съехались в одну. Хотя сам прямоугольник я пока опознать не могла: темно здесь, как в нашем гараже, когда все торгуются, кому менять лампочку.
И мысли перестали скакать через пятую на восемнадцатую, и соображалка включилась. Я же нормальная: лежу, боюсь. Вот-вот врачи констатируют мою вменяемость и запустят в палату рыдающую семью. И задаст она мне очень трудный вопрос: зачем, дескать, ты нашу миссис погубила? Что она тебе сделала? А ведь ничего, кроме хорошего... Господи, стыдно-то как! Горько и жалостливо.
Вдруг слышу: лязг, стук, шуршание. Затем появилось какое-то подозрительно плывущее ко мне пятно света. Глаза скосить и не пытаюсь: пускай сначала доплывёт до поля моего ущербного зрения. Оно и доплыло. Натурально с факелом.
Высокая, осанистая бабёнка в сером балахоне, стянутом на талии широким поясом, остановилось шагах в пяти от моей кровати. Скинула капюшон, тряхнула шикарными локонами. На лице маска без единого отверстия для глаз, закрывающая его до кончика носа. Под маской за узкими губами многозначительно скалятся ровные зубы.
– Привет, – шепчу. – Ты привидение? Или с маскарада?
Она стоит. Молчит.
– Если ты не глюк, – прошу вежливо, – кивни. Не нервируй. Мне и так хреново.
Она перекинула факел из одной руки в другую, обернулась в ту сторону, откуда явилась, и противным голосом покликала:
– Дженнифер, детка! Тут твоя невестка полоумная очнулась! Поговоришь с ней?! Или сразу задушим и в море?!
Я припухла. Агрессивный какой-то глюк, неуважительный.
Тем временем, где-то в потёмках повторился стук с шебаршением. Затем к старшему глюку присоединился такой же детёныш в балахоне и под маской. Эта мелочь разулыбалась пухлыми губками промеж ямочек и зазвенела бодрым голоском: