Императрицу сей наигрыш умеренно бесил. Нормальная девица непременно полезла бы ей под крыло с охапкой жалоб. А эта недоделанная вечно выгораживает своего дружка, который просто не имеет права быть таковым. Нормальная девица делает свой выбор правильно: когда вырастет и предпочтёт сильнейшего. А эта, гляди-ка, с молодых ногтей уже имеет своё мнение, наплевав на традиции. Вцепилась в этого подозрительного неформала, как дура! И носится с ним, как с писаной торбой. Таскается не за матерью в поисках новых знаний о жизни, а за каким-то выпендрёжником.
А он – тот ещё фрукт: с прочей ребятнёй не тусуется, в драки не лезет, нос расквасить его не допросишься. Активизируется лишь тогда, когда все пути отступления отрезаны. Да и то как-то… не зрелищно. Скоренько наподдаст задире – с каким-то очередным изобретённым вывертом – и гордо удалится, как граф какой-нибудь. Не попрыгает, демонстрируя публике молодецкую удаль, не повопит благим матом – скукотища!
Проинспектировав хмурую морду Императрицы, я отказалась от морковки, что притащил мне бобик. Спрыгнула с лежбища и понеслась в усыпальницу – как я называла блок с переходниками в потустороннюю жизнь. Лихо запрыгнула в саркофаг – уже целый год персональный – и приготовилась к старту. Щупы юркнули в дыры на теле, и уже через минуту я предстала перед дамой, что мечтала меня встретить, как голодный год.
Хотя, надо заметить, облик пожилой Ольги ей импонировал: всё же не соплюшка зелёная. Солидная дама в единственном когда-то моём шикарном вечернем платье. Жаль, что я не знала себя семидесятидвухлетней – очень неудобно в работе с такими вот породистыми фруктами. А состарить себя мысленно никак не выходило – рука не поднималась.
– Рада приветствовать тебя, почтенная Императрица! – прогудела я, материализуясь перед её зубастым шифоньером.
Бронированная стерва скептично оглядела меня с ног до головы, дескать, эта нищенка вновь притащилась в своем единственном платье. Я поднатужилась и обрядила себя в коронационное платье Екатерины с того самого портрета кисти Торелли. Императрица надулась и вознесла башку к небу, что меня впечатляет, как дождевого червя кроссовки. Я беспардонно вспорхнула следом – ещё и масштаб увеличила из вредности. Императрица пренебрежительно фыркнула и попыталась завернуть величественный лик на сторону. Я мысленно хихикнула и сотворила несколько копий, развесив их вокруг упрямой башки. Нартия тяжко вздохнула и пошла на попятный: опустила шею и присела. Дескать, чего там, посидим уж, потрещим о наболевшем.
А наболело у тётки с избытком. Как бы там ни было, порядок в племени она поддерживала весьма талантливо. Прирождённый менеджер – знаю, за что хвалю. У Императрицы даже её Крокодил тиранствует с оглядкой. А уж прочие и вовсе толкутся вокруг только в менуэте. Толковая баба, что ни говори. И я очень хорошо её понимаю, когда речь заходит о стаде и двух паршивых овцах, что портят всю породу.
Арнэр – как не старался соответствовать – никак не мог втиснуть свой многогранник человеческого интеллекта в кондовый куб натуры нарта. А Эби и не думала стараться – с какой такой радости? Я бы на месте старой леди давным-давно сожрала эту поганку и обрела бы душевное спокойствие.
Императрица внимательно дослушала мой внутренний монолог и потеплела взглядом. Мутное создание из преисподней, оказывается, мыслит в одном с ней ключе к пользе несчастной семьи. Она добродушно заворчала и заелозила попой – устраивалась поудобней, имея ввиду долгий плодотворный диалог с последующими проводами.
– Вы поняли, что эти два придурка вам чужие? – тяжко вздохнула я.
Нартия одарила меня ответным вздохом облегчения и решительно кивнула. Когтистые пальцы на её локтях расслабились и улеглись в интеллигентные кулачки.
– Понимаю тебя. Они и меня порой раздражают смертельно, – доверительно пожаловалась я. – Ну, что уж тут поделать? Понимаешь, они ведь моя семья.
Императрица прихмурила пудовые бровки. Приценилась острым взглядом к двум затаившимся вприлипку обормотам и понимающе пророкотала, дескать, теперь ясно, откуда ноги растут.
– Ты хочешь сказать, что не сердишься на нас?
Старушка мотнула башкой, дескать, не сержусь. Серебристые искры, доселе порхавшие по изумрудной зелени её глаз, улетучились.