Хозяин дома оглянулся на печь, где колдовала над горшком его уже не молодая жена.
— Марфа, поди на улицу. Уши лишние слова красть будут.
Женщина недовольно зыркнула на супруга, но спорить не стала, спокойно отставив горшок в сторону и направившись прочь. Когда она вышла, староста деревни вздохнул и тяжело посмотрел на отца Рэйя.
— Если бы это с нашим с кем стало — миром разошлись бы. Чай не каждое поколение одаренные в селе заводятся. Только вот заозерные…
— Чего хотят? — не поднимая взгляда от столешницы, произнёс Лука.
— Крови хотят. Отец Германа за сына радел сильно. А кузнец в наших краях… сам понимаешь. Такого побоку не пустишь.
Лука крепко сжал шапку, поднял взгляд на старосту и произнёс:
— Хочешь, чтобы я им на растерзание Рэйя отдал? Отроки кулаками махали, за лог выясняли право, а этот сученыш лежачего бить полез. А теперь что? На растерзание им Рэя отдать?
— Ты не бузи, остынь, — примирительно произнёс староста. — Герман до сих пор в себя не пришёл. Может и не придёт уже. Спит, не ест и не пьёт. Если выживет — может, на том и разойдемся. А может и… Может и сгинет. Тогда что-то решать надо.
— Сына не отдам, — сразу отрезал Лука.
— Ты, вроде, мужик рослый, умом вроде не обделен, а всё одно меня за зверя держишь, — покачал головой Тобот. — Я бы и не взял его в качестве виры, но ты понимать должен. Нам с Заозерными еще жить и жить. Вопрос решать надо. Причем сейчас, пока ещё Герман дышит.
— Если придумал чего — прямо говори. Я твоих речей не понимаю.
Староста тяжело вздохнул, помолчал несколько секунд, но затем произнёс:
— Я так думаю, надо Рэйю из наших земель уходить. Уходить далеко так, чтобы никому неповадно было. Так и жизнь ему сохранишь, да и спор сам собой на нет сойдёт.
Лука было вскинулся, но Тобот тут же указал на него пальцем.
— Крови между нами быть не должно! Сам знаешь, будем в ссоре — зиму не протянем. Заозерные торг ведут с городищем, а нас туда на порог не пустят. Если случись чего — без них голодом сидеть будем, пухнуть. Я крови Рэйя лить не хочу, потому тебе дело предлагаю. Уведем его с земель наших — оно само и уляжется.
— А кузнец ихний просто так забудет? — хмыкнул рыжебородый мужик.
— Он не забудет, но слова против старосты не скажет. А с Глебом мы уже обговорили это, — признался Тобот. — Так и крови литься не будет, и спросить будет не с кого.
Лука набычился, но промолчал.
— Герман, если отойдет, розг получит за то, что на лежачего с кулаками полез. А если нет, то уходить надо Рэйю. Через неделю торжище будет — я мужиков подряжу. Доведем его и пристроить попробуем. Если нет — в городище, на попечение городничему оставим. С голоду не помрёт, и крыша над душой будет.
— Нужен ему больно малец неумеха…
— Если мы с Глебом в письмеце попросим за него — нужен будет. Приглядит, пристроит, а там глядишь, и в люди выбьется.
Лука молчал.
Он всей душой болел за сына и кипел от несправедливости, но ситуация диктовала свои правила. Либо отдать сына на растерзание заозерским, либо отправить мальчишку одного в городище, где он ему уже ничем помочь не сможет.
— Ну, что думаешь? Слово дашь?
— Не дам, — мотнул головой отец Рэйя. — Думать надо.
— Думай, — пожал плечами староста. — Только долго не думай. Герман этот преставиться может в любой момент. Понимаешь?
— Понимаю, — кивнул рыжебородый мужчина, поднялся и поклонился. — Спасибо за слово твоё. К утру ответ дам.
— Ступай, — кивнул ему староста.
На небе плыли тяжелые тёмно-серые тучи. Ветер ещё не давил так, чтобы гнулись кромки деревьев, но уже и не шептал в кустах. Погода стремительно портилась.
Лука с хмурым видом сидел на пороге. В его руках был небольшой старый нож, доставшийся ещё от отца, и небольшая деревяшка, из которой он неторопливо и задумчиво вырезал заготовку для ложки.
Из трубы дома, в котором он сидел, шёл сизый дым, намекая на скорый обед, над которым колдовала его супруга. Небольшой приземистый бревенчатый дом, в котором жила вся семья, выглядел ухоженным. Резные ставни, ровные фронтоны и аккуратная резьба по дереву на перилах крыльца.
Нож скользил по дереву, выбирая ровные и аккуратные стружки, что летели под ноги хозяину дома. Одна за одной, медленно, неторопливо. Любой, взглянув на него, сразу бы понял, что он погружен в свои тяжелые мысли.
— Бать! — раздался голос от калитки.
Лука поднял взгляд на трёх сыновей, что стояли у калитки с полными лукошками малины. У старшего и младшего брата было по синяку под глазом. Не свежие, уже начавшие «цвести», но украшение мужского лица от этого ещё больше приковывало взгляд.