Девочка прощалась с папой, ибо тот, в кого превратится ее папа, Асзаром уже не будет.
Асзар опустился на колени, прижал Кэнди к груди, поцеловал в щеку, и тихо произнес:
— Милая, это не навсегда. Я ещё вернусь к тебе. Запомни. Я тебе это обещаю. Я ещё вернусь.
— Мне тоже страшно. — Тихо произнес в голове владыки мобов, паладин, вздохнул, сентиментально улыбнулся и добавил:
— Она у тебя милая. Скажи ей чтобы она больше не боялась дядю Солинара... Скажи, что дяде Солинару очень стыдно, за то, что он тогда проткнул ее мечом. Скажи, что... Когда все закончится, а все обязательно закончится хорошо, дядя Солинар это обещает, он принесет ей подарок.
Асзар сказал, и сразу же почувствовал на плече ладонь Лэйлы.
— Мы достучимся до того бога, милый. — Тихим дрожащим голосом прошептал королева суккубов. — Я тебе клянусь.
Решение о добровольном перерождении Асзара в истинного бога оказалось принято единогласно...
***
Асзар отступил как можно дальше от собеседников, закрыл глаза и... Начал светиться. Вначале едва заметно, но с каждой секундой все ярче и ярче.
Спустя какое-то время казалось будто на краю этой площадки в Запределье расположилось само солнце.
А потом свет неожиданно пропал, и на месте Асзара оказался он... Хорошо знакомый Лэйле, Кэнди, Ручу и Инь-Яну великан с горящими красными глазами.
Все замерли в ожидании. Напряжение было такое, что между всеми прочими включая Каменного змея, чуть ли не электрические заряды проскакивали.
Великан тем временем запрокинул голову, раскинул руки и оглушительно заревел. Заревел так, что казалось задрожало само мироздание:
— Услышьте меня дети мои! Время пришло! Донесите до всех убийц, донесите до всех городов, донесите до Харала, что я объявляю решающую битву между всеми убийцами и всеми пробужденными! Донесите, что эта битва будет насмерть. Донесите, что...
Лэйла, Кэнди, Инь-Ян, и Руч в животном ужасе отшатнулись. Они... что они наделали?! Нет, ещё не наделали! Наоборот, все ещё можно исправить! Все ещё нужно исправить!
— О владыка!!! — Рухнул на колени гоблин, как только Бог закончил свой клич. — Услышь слуг своих. Выслушай, ибо именем твоим тебя об этом смиренно молим...
Тот не обратил на это даже малейшего внимания, призвал трон, уселся на тот, выставил руку, и призвал... Люция.
Тот появился, медленно огляделся, как старому знакомому кивнул Каменному змею, подошёл к трону, и совершенно спокойно, словно бы невзначай поинтересовался:
— Ты, как я понимаю, тот самый «Бог мести»?
— Предпочитаю имя Аид, — хмуро прорычал тот. — Не вижу страха в твоих глазах, убийца.
— Страх убивает разум, Аид, — отозвался Люций пристально глядя тому в глаза.
Аид в ответ громогласно захохотал, (Единственным, кто никак на это не отреагировал оказался Люций, ибо вздрогнули и отшатнулись даже Бабыр с Каменным змеем.) и закрыл глаза. Когда он снова их открыл, пламя в них сменилось с красного на синее.
Аид пристально посмотрел Бабыра, и тихо выдал:
— Ты был неправ, когда считал, что транслировать ту битву в реал должны были мои Создатели. Это должен буду делать я.
Перевел взгляд на Люция и добавил:
— Мои половины, в свое время выслушали твои условия. Теперь слушай мои.
Глава 22
Аид, истинный бог Аорона, оружие, что решило выступить против своих Создателей, в молчание висел на недосягаемой высоте и любовался своими, во все стороны до самого горизонта раскинувшимися владениями. Любовался своим миром. Миром, который ему предстояло отстоять. Миром, каждый элемент которого от крохотной песчинки до огромного лавового дракона, состоял из цепочек чередующихся нулей и единиц. Аид видел эти цепочки, чувствовал их, и мог сделать с ними все: растянуть, ужать, уничтожить, скопировать, создать новые, и переплести их со старыми самым противоестественным образом, например... Вырастив шуту гоблину Ручу крылья, или разделив военачальника Инь-Яна так, чтобы каждая из его ипостасей имела собственное тело. (К слову, когда Аид — это Инь-Яну предложил, тот упал на колени умоляя этого не делать. Умоляя владыку «не разделять»)
Аид мог все. Мир Аорона, был для него, как податливая глина... Как огромный конструктор...
Но в то же самое время, Аид прекрасно осознавал, что мир его — хрупкий сосуд, обращаться с которым стоит очень бережно, ибо нет для мира ничего опаснее, чем легкомысленность его всемогущего хранителя.