Макаров Иван Иванович
Рейд 'Черного жука'
Иван Иванович Макаров
Рейд "Черного жука"
Повесть
В настоящий том библиотеки "Советский детектив" вошли произведения 30-х годов, написанные популярными авторами предвоенной эпохи. Эти повести представляют собой наиболее яркие и в то же время типичные образцы приключенческой литературы этого периода.
МАКАРОВ ИВАН ИВАНОВИЧ (1900 - 1940?) один из самых популярных писателей 30-х годов. Сразу после создания Союза писателей в 1934 году был принят в число его членов. Но в конце тридцатых, как и многие деятели культуры, был репрессирован. Его дальнейшая судьба неизвестна, как неизвестна даже точная дата смерти. Его имя на долгие годы было вычеркнуто из истории советской литературы. Только после посмертной реабилитации в 1956-м и после восстановления в августе того же года в членах Союза писателей произведения И.И.Макарова вновь увидели свет и стали доступны для советских читателей.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
"Мы не можем отказать русскому
народу в любви и в братской помощи".
Из воззвания папы Пия X
"Приказываю явиться немедленно". Далее следовала подпись "ПР. Воробьев".
А что такое "ПР"? Смешное, напыщенное "ПР". А главное, каждой собаке известно это "совершенно секретное" учреждение.
Недавно я разговаривал с русским железнодорожником. В форме злой шутки я предрекал скорую гибель большевиков и, вглядываясь в него, намекнул:
- Вас взорвут изнутри наши.
Он снял треух, почесал одним пальцем у себя за ухом и, снисходительно улыбаясь, отпарировал:
- Уж не "Пы-Ры" ли ваша нас взорвет?
И спокойная уверенность железнодорожника снова вызвала во мне знакомый холодок страха и чувство обреченности. Теперь, когда я смотрю на подпись на телеграмме, невольная злоба зарождается во мне. Злоба на беспомощность, на эфемерность этого несчастного "ПР".
- "Приказываю... ПР... Воробьев", - выпячивая губу, произношу я. Приказываю... немедленно... П... Р... Воробьев.
Потом озлобленно рву телеграмму. Я не признаю никаких "ПР"... "ПР" и хотя бы даже "РПР". Больше я не повинуюсь никому.
Теперь в каждом государстве есть какое-нибудь "всероссийское "ПР"... "РПР"... или вообще какая-нибудь чертовщина из трех-четырех заглавных букв.
Каждая страна держит и содержит нас, "обиженных большевиками". Даже Китай. Нам уже нет почета. В каждой ноте Советскому правительству от нас открещиваются, но, ссылаясь на что-то "международное", держат нас. Держат и содержат.
Я изорвал телеграмму и сказал, что я не повинуюсь, когда мне приказывают. Но все-таки я приехал в Харбин и остановился на Сквозной улице около почтового отделения у своего верного "личардо", у Андрея-Фиалки.
Андрей-Фиалка туляк, бывший мастеровой. Настоящая фамилия его Бровкин, но никто его так не зовет.
Высокий и хмурый, он всю жизнь мечтает насадить по всей земле "вчастую" вишневые сады и при помощи этих садов "искоренить зло на миру". Он большой ворюга, к воровству относится с презрением и радуется лишь тогда, когда уведет хорошую лошадь. Но верней его нет человека.
С ним в паре часто работает цыган Алаверды, или полностью "дядя Паша Алаверды".
Дядю Пашу Алаверды я встретил во дворе Андрея-Фиалки на "мезомима". Он был пьян, сидел среди двора, плакал и, беспрестанно ударяя себя в грудь, твердил одно и то же:
- Крест несу... Крест несу... Ой, тяжкий крест несу!
Андрей-Фиалка сидел в стороне на лавочке и, опустив между коленками свои длинные обезьяньи руки, - так что пальцы касались земли, приговаривал, исподлобья глядя на цыгана:
- А и дура-мама, дура... А и дура.
Заметив меня, он степенно поднялся, одернул гимнастерку и сумрачно произнес:
- Здравье желаем, ваше скородье.
Я говорю ему:
- Андрей, теперь я не "скородье", а просто так... "хозяин". Настоящий хозяин. - И со злой печалью добавляю: - Настоящий русский хозяин на китайской земле.
- А и дура-мама... третий час подряд ревет, - поворачиваясь в сторону цыгана, говорит Андрей.
Мы проходим к нему. Андрей холостяк, потому что "с бабами никакого сладу".
- Вызвали, - сообщаю я ему, так и не дождавшись вопроса. - "ПР" Воробьев приказывает немедленно явиться.
- Какая болячка приспела? - спрашивает он. Спрашивает лениво, нехотя. Видно, что ему совсем неинтересно, какая именно "болячка приспела".
- Видно, за зимнее... Тебя не трогают?
- Зимнее? - не спеша тянет он и изумленно вскрикивает: - Дык кому же ж нужно это зимнее? Вша, дура-мама, а не дело.
Мне становится страшно оттого, что на это "зимнее" он реагирует с такой легкостью.
Случилось это в январе. За месяц до этого мы угнали на китайскую территорию две тысячи овец у советского пограничного совхоза.
Мы - это я, Андрей-Фиалка, дядя Паша Алаверды и два пастуха-монгола.
Кража прошла благополучно, потому что ей покровительствовала не только "ПР", но кто-то более могущественный. Овец продали английской "Хладобойне", и мы получили от "ПР" русскими деньгами по 50 копеек за голову. Мы выполнили это как "задание", в счет гарантии, обеспечивающей наше "право на жизнь" на чужой территории.
Деньги мы пропили. Пропили бесшабашно, буйно, вовсе не думая о завтрашнем дне.
Тогда же я заметил, что за нами следит шпик от "ПР".
Мы пили у моего знакомца в деревне Ла-О-Хан, у беглого семиреченского казака. Его припадочная жена жалась ко мне плечом. Она до крови искусала себе губу и, часто сплевывая окровавленную слюну, страстно пела:
Ды-далико в страни иркуты-ский...
Я пил и все время прислушивался. Потом внезапно встал и выбежал в сени. От двери поспешно отскочил человек в кожаной куртке и в нагольных сапогах, прыгнул в хлев.
Я запер за ним тяжелую дверь на засов. Потом вернулся в избу и сказал казаку:
- Передний хлев ты, Артемий, денька два не открывай.
Он понял и смолчал. И когда я сел, его жена достигла своего. Я не сопротивлялся, и она, лихорадочно вздрагивая, закатила глаза, облокотилась и забормотала:
- Не откроим, голыбь, не откроо-им, - и опять запела:
...Ды-да-лико в страни ирку-тыский...
Утром, когда мы уезжали, в кровавом тумане всходило три солнца. Спиртовой градусник показывал - 43°. В тяжелой дохе мерзли ноги.