Они нас заметили, но не придают никакого значения и продолжают петь.
Поравнявшись с ними, я кричу:
– Товарищ Макар где?
Несколько голосов со смехом отвечают:
– Здесь – туточка… Его в шерстобитку запрягли. Подваливай скорей, дошибем. – И запевают:
Мы переходим мост и поднимаемся наверх. Совхоз как на ладоньке. Низенькие растянутые постройки. Большей частью новенькие, бревенчатые. Нас приветствует огромная безграмотная надпись:
ЗА КУРЕВО БЛИСЬ ПОСТРОИК
ШТРАФУ ОДИН РУПЬ
Всюду вперемежку с рабочими пестрят красноармейцы.
Что за дикая идея у большевиков? Кого они готовят в армии? Бойца или батрака?
Я знаю только один принцип для солдата каждой армии культурной страны: солдат должен быть максимально разобщен с населением. Иначе как же он будет в случае восстания стрелять в это население, если он, подобно красноармейцам, постоянно общается с населением в трудовых процессах?
Сейчас я докажу большевикам непригодность их «принципа».
Откуда-то вывертывается цыган. Он был в разведке и уж облазил все закоулки.
– Начальник, вон там, у расклепистой башенки, начальник, – один-одинешенек часовой.
Четверо красноармейцев тянут огромный моток колючей проволоки и прибивают ее к кольям – огораживают какой-то посев. Я кричу им нарочно громко:
– Где сам товарищ Макар?
– Поезжай туда… Какая часть?
Мы трогаем рысью – и через минуту у цели.
Винтовки и пулемет Кольта стоят под навесом для сепараторов.
Третья часть людей спешивается и привязывает коней: сейчас они рассыплются в цепь. Я останусь с ними. Гимназист-поэт тоже. Отсюда встретим бегущих огнем из томсона и ружейным. Верховые мгновенно оцепят совхоз «внутренним кольцом», если кто прорвется – он наскочит на остальных моих людей, оцепивших совхоз более широким кольцом.
Чтоб не насторожить часового, я снова кричу:
– Где же товарищ Макар? – И шепчу гимназисту: – Сними его тесаком.
Гимназист подходит к часовому. Красноармеец сурово окрикивает:
– Куда прешь? Службы не знаешь!
Гимназист нерешительно встал.
Нет Андрея-Фиалки, нет…
Я командую конным:
– Рысью аррш!..
Цыган поспешно вкладывает в томсон диск и по-разбойничьи вопит:
– За мной… Окружай!..
Мгновенно все смолкает, слышен только стук копыт. В часового я пускаю очередь из пулемета. Пулями его пересекло в области живота, и, прежде чем упасть, он переломился.
Гимназист-поэт подбежал к нему и, испуганно вскрикнув, вонзил в него тесак.
Потом встал и победно оглянулся. Он «испробовал», и теперь у него пойдет. Тревога. Красноармейцы бегут к винтовкам. Нам остается только одно – расчетливая и меткая стрельба.
Минут через десять выстрелы прекратились. Все кончено. Совхоз в моих руках. Люди «шуруют барахлишко»: Ананий – адская машина степенно, не торопясь осматривает сепараторы, крутит головой и замечает:
– Ка-а-кое устройство… умственное.
Монашек раздобыл где-то толстое зеркало для бритья и глядится в него, задрав бороденку и почесывая ее.
Внезапно из-за угла к группе моих людей подходит красноармеец в длинной кавалерийской шинели.
Шинель не застегнута, на нем нет головного убора.
По полевой сумке и по нашивкам, а еще больше по длинной, странно сшитой шинели я догадываюсь, что это командир.
Он идет спокойно, высокий и печальный. Лицо у него запылено, видимо, на работе, но видна его смертельная бледность.
Он уже понял, что случилось.
Мои люди поражены его появлением.
– Кто начальник? – спрашивает он.
Люди указывают в мою сторону. Командир идет на меня.
Я кричу:
– Стойте!..
Он останавливается и опускает голову. Меня восторгают его надменная решительность и выдержка, подкупающая своей простотой.
Я решаю сохранить ему жизнь.
– Офицер, снимите полевую сумку и оружие, – приказываю я. Он отвечает:
– Сумка уже пустая, а оружие вот…
Он вытягивает руку с наганом и мгновение целит в меня. Я улавливаю его движение и падаю невредимым. Он выпускает еще четыре заряда в Анания, в моих людей. Потом распахивает левый борт шинели, кладет ладонь на грудь и, воткнув дуло между указательным и средним пальцами, нажимает гашет.