Рядом с повозками, кроме обозных, тащилось по два — три эсэсовца.
«Всех вместе десятка три — четыре наберется, — с тоской подумал Устенко. — Эх–ма… помирать, так с музыкой!»
Оценивающим взглядом он окинул полтораста метров дороги, отделявших его от первой повозки. Вот где, а не на опушке леса надо было выбирать место для засады. Возле рощи противник, конечно, шел настороже, может быть, посылал к ней разведку. Наверное, прочесывали и кустарники. А вышли из леса — сразу оружие сложили на телеги…
Пока Устенко разглядывал и обдумывал все это, передняя телега уже вплотную подтянулась к каменной куче. Мелькнула быстрая, лихорадочная мысль: «Пропустить половину колонны и бить сразу в трех направлениях. По голове и по хвосту — гранатами, по центру — из автомата».
Еще перед засадой Устенко, как всегда, насовал в карманы штанов и бушлата штук шесть гранат «лимонок» и повесил на пояс четыре бутылки. Теперь все они веером лежали на камнях, под рукой.
«Только бы не вздумал какой–нибудь эсэсовец зайти за кучу дорожной щебенки по нужде. Тогда — конец…» Но эсэсовцы, усталые, потные, брели еле волоча ноги, держась руками за телеги. Лошади, храпя и фыркая, тащили за собой перегруженные возы.
«Три подводы прошло. Как подойдет пятая — начну!»
Но тут Устенко заметил, что на седьмой повозке не было ни чемоданов, ни узлов — одно оружие: автоматы, карабины, два ручных пулемета. Там же, свесив ноги, сидели спиной к партизану два офицера.
«Пропущу еще две», — решил он. И взял три гранаты: в правую руку — одну, в левую — две. Кольцо первой рванул зубами, и три взрыва, один за другим, прогремели почти без пауз.
Колонна скучилась. Спереди и сзади образовались пробки от бившихся в судорогах лошадей. К повозке с оружием сразу бросилось десятка два эсэсовцев. Но она была так близко от Устенко, что гранату он подкатил под нее, как кегельный шар. Взрыв был хлестким, скрежетнули осколки и обсыпали спину Устенко белыми отрубями каменной крошки. Повозка перевернулась в кювет. Подбегавших к ней эсэсовцев Устенко встретил очередью из автомата. Длинной — патронов на двадцать пять. Несколько шагов перебежал в сторону и дал очередь назад — патронов в двадцать. Очередь направо — десять патронов. Налево — десять. Еще шесть — семь патронов — и диск кончится. Значит, стрелять больше нельзя. Времени для перезарядки автомата нет. Гранат — две. Снова вправо и влево полетели гранаты. И в тот же момент Устенко скомандовал:
— Рота — справа, рота — слева! Батальон, вперед!
Затем последовала виртуозная, понятная на всех языках русская матерщина. И уже по–немецки: «Хенде хох!»
Эсэсовцев было еще человек двадцать. Они все подняли руки. Но на поясах доброй половины из них болтались в кобурах парабеллумы, вальтеры, кольты. Секунда–другая — и фашисты разберутся в обстановке.
Рассчитав расстояние до опрокинутой повозки, Устенко стремглав бросается вперед, хватает немецкий ручной пулемет и наводит его на скучившуюся толпу эсэсовцев. Так лежал он с минуту, не спуская глаз с мушки и чувствуя, как холодный, липкий пот стекает по спине, а правое веко начинает дергаться. Если хотя бы один — два гитлеровца, пусть даже раненные, но с пистолетами в руках, остались на флангах — пропал бы Устенко.
«Пусть пропаду, теперь знаю — не даром», — подумал он со страхом и торжеством, готовый нажать гашетку и выпустить разом всю ленту пулемета. Но в это время от деревеньки уже бежали партизаны его взвода. До слуха Устенко донеслись их выкрики:
— Вперед! Выручай командира! Может, еще живой!..
Мы долго расспрашивали героя: как это он все рассчитал, все так быстро сообразил.
— Не помню, — застенчиво отвечал Устенко. — Действовал быстро, знаю, а как рассчитал — не помню.
Материальным результатом этого подвига были двадцать два пленных эсэсовца и богатые трофеи: девять подвод, двенадцать автоматов, два пулемета и шестнадцать карабинов. Да еще пятьдесят четыре чемодана, которые так и не довезли эсэсовцы до Западного Буга.
Через несколько дней радисты приняли сводку Совинформбюро об освобождении Луцка. Политруки читали ее во всех подразделениях. А Устенко, словно оправдываясь, говорил:
— Ну от, бачите? То ж немаки от кавалерии тикали. От Червоной Армии. А когда тикают, да еще всякая тыловая мразь фашистская, так их бить в самый раз. Як куропаток во время линьки: бегает плохо, летать не может и голову под крыло прячет. Знай только бей! Ей–ей…