– Конмарок, наверное, здесь становится все меньше и меньше?
– Их все труднее найти. Я не единственный посыльный на Ханаане, – сказал он и вдруг просиял: – А вот и хрен. До войны здесь миллиарды их бродили. Я найду. Только облигации военного займа все равно брать не буду.
– Удачи, дружище.
Я задумался о некоторых предметах из моего багажа, призванных подсластить знакомства, которые я надеялся здесь завести.
Младший лейтенант пнул ногой летательный аппарат:
– Выглядит классно. Закидывай свое барахло, и полетели.
Нам пришлось пересечь две трети континента, четверть пути вокруг южного полушария Ханаана. Я дважды засыпал. Несколько раз мы останавливались для дозаправки. Младший лейтенант, будучи за рулем, выжимал из глайдера все, на что тот был способен. Когда наступала моя очередь, скорость падала до степенных двухсот пятидесяти километров в час.
Один раз он разбудил меня, чтобы показать мне какой-то город.
– Называется Мекленбург, в честь одного города на Старой Земле. Сто тысяч населения. В радиусе тысячи километров нет города большего размера.
Мекленбург лежал в руинах. Струйки дыма бивачных костров поднимались в небо.
– Древний, наверное, народ, с глубокими корнями. Не уехали. Теперь они в безопасности. Ничего не осталось, нечего бомбить.
Он завел двигатель.
Через некоторое время он спросил:
– Как называется город, где ты хочешь сойти?
– Кент.
Он постучал пальцами по клавиатуре и взглянул на экран бортового компьютера.
– Пока цел. Должно быть, небольшой.
– Не знаю. Ни разу там не был.
– Ну, это вряд ли дерьмо. Недалеко от Т-Вилля, а держится. Черт, можно подумать, что его уничтожили просто от злости.
– Наши парни так же поступают?
– Думаю, да. – Его голос был печален. – Эта война – огромная зудящая задница.
Мне стало неприятно, впервые за все время нашего общения. Он сказал это не так, как сказал бы солдат морской пехоты или ревностный приверженец высокой Церкви. Он был расстроен исключительно тем, что война разрушила его личную жизнь. Я промолчал. Такое отношение бытует среди тех, кто не видел настоящих боев. Для него предстоящая схватка была не более чем частью джентльменского развлечения, эпизодом весеннего рыцарского турнира.
Мы достигли Кента во второй половине дня. Сонный поселок, будто бы целиком телепортированный со Старой Земли, из прошлого. Настоящее представлено несколькими нечесаными гвардейцами, выглядевшими как местные жители, взявшие на себя, помимо повседневных, еще и обязанности военного времени.
– Если ты знаешь адрес, могу тебя высаживать, лейтенант.
– Хорошо. Мне сказали спросить у гвардейцев. Кто-нибудь меня заберет. Давай вот здесь. Спасибо, что подбросил.
– Ради Бога.
Он долго провожал меня взглядом, высадив на немощеную улицу.
– Лейтенант… Ты человек отважный. Но клаймеры… Ладно, удачи тебе.
Он хлопнул крышкой люка и исчез. Скоро он стал не более чем полоской, тянущейся к Тербейвиллю, как мотылек к пламени.
Пожелал мне удачи. Пожелал так, будто она мне будет чертовски необходима. Что ж, желаю и тебе удачи, посыльный. Может быть, тебе удастся разбогатеть на ханаанских трассах.
Вот тогда-то я впервые задумался, что, может быть, блуждая по Вселенной, я не нашел еще пути в hexenkessel[2].
Я переговорил с женщиной-гвардейцем, та куда-то позвонила, и через десять минут какая-то другая женщина спустила на меня загадочную дребезжащую штуковину – старинное транспортное средство местного производства на двигателе внутреннего сгорания. Моего нюха не хватало, чтобы определить, на чем он работает – на бензине или на спирту; на глайдере мы пользовались и тем, и другим.
– Запрыгивайте, лейтенант. Я – Мери. Он принимает душ, поэтому приехала я. Вы будете сюрпризом.
– Ему не сказали, что я приеду?
– Он думал, что вы прибудете завтра.
Через десять минут мы были у дома, спрятавшегося в деревьях, которые, я полагаю, были соснами. Импортированными и скрещенными с чем-то местным, чтобы не нарушать экологического равновесия. Мери ни секунды не молчала и не сказала ни одного слова, которое меня бы заинтересовало. Она, наверное, решила, что я мрачный, надутый старпер.
Мой приятель врасплох захвачен не был. Он устроил мне засаду у дверей и заключил меня в тяжелые медвежьи объятия.
– Обратно в упряжь? А выглядишь неплохо. Вижу, тебе дали лейтенанта.
Ни одного слова о моей ноге. Он почувствовал, что это – verboten[3]. Ранение – мое больное место. Из-за него погибла моя карьера.