Я начинаю догадываться, и мои догадки мне не по нутру.
– Черт возьми, приятель, я не знаю – Он хмурится. – Вокруг Ханаана всегда многолюдно, но не так. Они повсюду.
– Не просто учения?
Яневич пожимает плечами. Достаточно фальшиво, чтобы стало ясно: ответ ему известен, но сказать он не имеет права.
– Проскользнем. С мини-прыжками, когда сможем от них оторваться. Сначала во внутренний пояс. Там должны быть аварийные станции, которые они пока не нашли.
– На это много времени уйдет.
– Это точно.
На лице его уныние. Он начинает понимать что это такое – быть командиром.
– Торопиться не придется. Кстати. Скажи своему кошкоману-коку, чтобы открыл свои заначки, если не хочет сам попасть в меню.
Происходящее не обошло его стороной, он меняется.
– Ты слышал, Неустрашимый? Тяпни его за ногу.
Кот пришел сюда следом за мной.
– На самом деле я думаю, что он уже рассекретил. Скребет по сусекам. Рассуждает о супе из воды.
– Вечно он рассуждает о супе из воды. Передай ему, что я рассуждаю о супе из котов.
– Давай сменим тему.
Хочется есть. Как правило, мне не важно, чем себя заправлять, но всему есть предел. Суп из воды!
Тродаал и Роуз – о чудо из чудес! – нашли новую тему. Какой пир они закатят перед тем, как ринутся на баб с оружием на изготовку.
– Похоже, что судьба дает нам шанс, командир, – говорит Уэстхауз. – Подходит для третьей программы.
Я бросаю взгляд на дисплей. Только один красный сигнал, быстро уносящийся вдаль. На сферической границе чисто – нет точек, отмечающих расположение кораблей противника.
Будем надеяться, что программа номер три отхватит солидный кусок оставшегося пути.
– Дайте ускорение одно g. Готовность к гиперу. – И повернувшись, грозно рокочет: – Если что-то появится, я хочу знать об этом вчера. Capiche[6], Джангхауз? Берберян?
Очевидно, мы пробиваемся сквозь зону пикетов.
– Став, тебе нужно твое кресло?
Яневич отрицательно качает головой, и я сажусь. Неустрашимый устраивается у меня на коленях. Все мое внимание приковано к командиру. Он держится вопреки собственной запущенности, вони и грязи. Его одежда грязнее, истрепаннее и висит мешком хуже, чем у всех остальных. Измученный, побитый, состарившийся юноша. Ввалившиеся щеки прячутся за дикой бесформенной бородой, но ввалившимся глазам спрятаться негде, и из-за этого он похож на труп двадцатишестилетнего юноши, в который вселилась душа столетнего старика.
Впрочем, ему может быть и двадцать семь. Я потерял счет датам. Его день рождения где-то в этих числах.
Это его восьмой патруль. Ему надо выдержать еще два, осложненных обязанностями командира дивизии. Помоги ему Бог…
Он не выдержит. Если только у него не будет долгого отпуска. Снова придется ему собирать Шалтая-Болтая. Может быть, побуду с ним. Может быть, на берегу он будет разговорчивее.
Сомневаюсь, что он вообще ест. Он похудел больше других, пожелтел сильнее. Все мы украшены пятнами лишаев, но с ним никто не сравнится. Бугры вен на висках. Лоб, стиснутый болью. Руки дрожат, он их прячет в карманах.
Он на самом краю, держится только силой воли. Потому что он должен. У него есть семья, которую надо привести домой.
Я теперь лучше его понимаю. Этот патруль оказался выше его сил, слишком тяжким бременем лег на плечи. И все же он владеет собой. Раб своего долга.
А Яневич? Примеряет мантию? Он все знает. Видит, понимает и знает. Проведя почти все время в оружейном отсеке, я пропустил кульминационные моменты его роста, его падения в ужас собственного будущего.
Но он молод. Он свеж. Его душа еще не выдохлась. Еще на несколько полетов он годится. Если командир сломается, он займет его место. У него сил пока хватит.
– Пора, командир.
– Прыгайте, мистер Уэстхауз!
В голосе Старика уже не звенит прежняя сила, но он достаточно спокоен.
Уэстхауз. Наш вундеркинд. Молчалив, компетентен, невозмутим. Еще несколько патрулей, и он станет старпомом и будет на борту рассыпающегося по дороге домой клаймера пожирать глазами своего командира, пожирать глазами адское пламя своего собственного завтра. Но не сейчас. Сейчас он не видит ничего, кроме поставленной перед ним задачи.
Тродаал теперь тоже причислен к заговору тишины. Запас шуток, спасающих от одиночества и страха, в конце концов истощился.
Никастро облокотился о переборку, глаза закрыты, он все так же убежден в своей роковой судьбе.
Мешок оскорблений Ларами пуст.
Компьютерщики что-то бормочут, колдуют над своим фетишем, общаются с богами техники.
Берберян, Кармон и все остальные – ждут.