Наши тела покрывались испариной. Пока мы поворачивались то в одну, то в другую сторону, слабый ветерок из окна мягко сдувал пот с нашей кожи. Наши вздохи и стоны сливались с музыкой шелеста пальмовых листьев, затем перерастали ее по высоте и громкости, пока, конечно, продавцы на улице внизу и люди, идущие на работу, не обращали внимания на наши крики
Наконец, наш союз завершился, наивысшее наслаждение было достигнуто, и мы разошлись.
— Начало твоего дня рождения, учитель, было удачным? - спросила Бетесда.
Вопрос был настолько ненужным, что я громко рассмеялась. Долгое время никто из нас не произносил ни слова. Мы лежали бок о бок, едва касаясь друг друга. Утреннее солнце все ярче отражалось от колышущихся пальмовых листьев, заливая комнату кусочками света. Я услышал крик чаек и рев навигационных сигналов с далекого Фаросского маяка. Я закрыл глаза и некоторое время дремал, затем снова стал медленно просыпаться.
Бетесда провела кончиками пальцев по моему колену и вверх по бедру, затем потянулась к более интимной части моего тела.
— Возможно, мы могли бы сделать начало дня еще лучше, - сказала она.
И так мы и сделали, очень медленно, не торопясь. Ее тело было пейзажем, в котором я безнадежно заблудился - лес ее длинных черных волос, лабиринт гладких коричневых конечностей, постоянно меняющийся рельеф ее плеч. Ее бедра и груди превратились в волнистые песчаные дюны, когда она потягивалась, изгибалась и поворачивалась. Ее рот был оазисом, место между бедер - дельтой.
Когда мы закончили, я почувствовал, что окончательно проснулся. — Non puto me umquam taedet eam, - сказал я, в основном себе, поскольку произнес слова на латыни. Хотя Бетесда знала иврит, греческий и египетский языки, мне пока удалось научить ее лишь поверхностному знанию латыни. Она подняла бровь, явно не понимая, поэтому я повторил свой комментарий на греческом, нашем общем языке. — Не думаю, что когда-нибудь смогу устать от этого.
— И я тоже, - ответила Бетесда.
— Но иногда...
— Нам нужно поесть.
Итак, именно голод в конце концов заставил нас встать с постели. Я надела свою синюю тунику - мою лучшую, несмотря на несколько пятен и тот факт, что поношенное белье немного облегало мне плечи; как раз накануне вечером Бетесда зашила дыру на рукаве и починила обтрепанный подол. Я позволил ей надеться мою второсортную тунику зеленого цвета, которая ей очень шла. На ее более миниатюрной фигуре простая туника выглядела довольно скромно; она закрывала ее локти и колени и, стянутая пеньковым поясом, плотно облегала грудь, которая значительно округлилась с того дня, как я купил ее.
Бетесда стояла у окна и расчесывала гребнем из черного дерева волосы, которые спутались во время наших занятий любовью. Она поморщилась и пробормотала проклятие, когда гребень наткнулся на особенно неподатливую прядь. Я рассмеялся.
— Ты всегда могла бы побрить голову, как это делают богатые женщины. Говорят, так удобнее в нашем климате, да и отпугивает вшей.
— У богатых женщин есть парики, которые они надевают, когда выходят в свет, - сказала она. — Очень модные парики. Разные для каждого случая.
— Верно. Но ни один парик не может быть таким красивым, как этот. Я обошел ее сзади и кончиками пальцев осторожно разгладил узел ее волос. Я взял у нее расческу и медленно провел ею по ее длинным локонам. Ее волосы были густыми, тяжелыми и идеально черными, переливаясь радужными бликами, как крылья стрекозы. Каждая частичка ее тела была прекрасна, но ее волосы представляли для меня особое очарование. Каким бы перенасыщенным я ни был, я почувствовал новый прилив желания.
Я отошел от нее, отложил расческу и глубоко вздохнул. Я заставил свое волнение утихнуть - то, что должен уметь делать мужчина, как сказал мне мой отец.
Пришло время отправиться в мир за пределами моей маленькой комнаты.