Наступила осень 1943 года, с неимоверной слякотью и ранним мокрым снегом. А мне предстояло лететь в Генеральный штаб с боевыми документами. Получил разрешение заехать к матери после того, как выполню задание в Генеральном штабе. Волновался и спешил: предстояло увидеть мать после освобождения Смоленщины от немецких оккупантов. Для меня это был невероятный случай - в тяжелое военное время побывать на своей родине.
Самолет ТБ3, старый четырехмоторный бомбардировщик, использовавшийся в качестве транспортного самолета, на котором мне предстояло лететь, готовился перевезти пилотов истребительного полка. Они следовали за новой материальной частью. Самолет должен был лететь через Москву. Забитый до отказа пассажирами, их личными вещами и парашютами, самолет с трудом поднялся с полевого аэродрома Визекиничи.
Низкая облачность и стремление экипажа избежать встречи с истребителями противника определили эшелон полета: самолет шел на высоте 600-700 метров. Под крылом - сплошной лес. Пролетели Тихвин. Вскоре пересекли границу Калининской области. Я находился в средней части самолета, держался за дюралевую трубу - опорную балку крыльев. Рядом справа на полу лежал домкрат. Соседи по перелету стояли рядом. Вдруг неожиданно пилоты стали перемещаться в хвостовую часть самолета. Я повернул голову вправо и через иллюминатор правого борта увидел пламя. Огонь под напором воздуха обтекал среднюю часть крыла самолета. Пожар! Худшее положение трудно себе представить: абсолютная беспомощность каждого из пассажиров. Но экипаж действовал решительно. Немедленно был выключен горевший мотор. Пламя несколько поубавилось. Из-за перегрузки самолет начал терять высоту. Я продолжал стоять на своем месте, прикидывая, куда может сесть самолет. Внизу увидел небольшую лужайку и несколько дальше - село. Еще раньше оценил обстановку экипаж. ТБ3 резко пошел на снижение. Вот он уже коснулся земли колесами и побежал по ней, подпрыгивая на выбоинах. Вздох облегчения вырвался из десятков грудей. Но сильный удар повалил многих на пол. Когда я очнулся и открыл глаза, оказалось, что нахожусь в бензиновой луже. Головной убор зажат между пнем и искореженным фюзеляжем самолета. Прямо у головы описанный выше домкрат весом около 50 килограммов. Портфель с документами в руке. До слуха донеслись стоны. Кто мог, выбирался из остатков самолет, так как цельной машины уже не существовало.
Кто-то кричал, чтобы быстрее покидали самолет, ибо возможен взрыв горючего. Я отошел метров на 50 от прежнего места и опустился на землю. Тут же лежало несколько пострадавших. Державшиеся на ногах помогали раненым. Послышались предупреждения: "Не курить!", "Спичек не зажигать!"
А случилось вот что. В конце площадки, на которой мы приземлились, протекал ручей. Попав колесами в него, самолет скапотировал и перевернулся. Моторы отлетели в стороны. Словом, наш перелет закончился неудачной посадкой в Молоковском районе Калининской области. Врачей среди пассажиров не было. Первую помощь оказывали друг другу сами. Жители села разместили нас по хатам, а нуждавшихся отправили на лошадях в больницу. Ехать предстояло не менее 25 километров. Такое же расстояние нужно было пройти, чтобы добраться до ближайшей железнодорожной станции. При первой же возможности я телеграммой сообщил в штаб армии, что жив и документы при мне, что поездом добираюсь до Москвы.
Закончив дела в Генеральном штабе, все же решил побывать у матери на Смоленщине. Поезд вез меня по израненной войной местности. Что ни станция, то развалины. Станционные службы размещены, как правило, в приспособленных товарных вагонах. Вязьма, которую проезжал во второй половине дня, вся лежала в руинах. Поезд тащился медленно, а колеса вагонов стучали часто. Мне показался странным этот стук. На очередной остановке вышел из вагона и увидел, что колея составлена из обрезков рельсов. На нормальную длину рельса приходилось два-три стыка.
Была уже ночь, когда я сошел на своей станции Митино. Кроме семафора, у которого всегда сворачивал в сторону нашей деревни, ничего знакомого не встретил. Даже дежурный по станции не был мне знаком. Неужели и здесь война оставила свой страшный след?
Снежок запорошил землю. Это помогало мне среди ночи хорошо ориентироваться. Зашагал во всю мочь. Вот уже и подъем, за которым сразу можно было увидеть родную деревню. Но ее не было. Вот уже и овраг, по обе стороны которого стояли хаты. Здесь в детстве мы, ребятня, катались на санках и самодельных коньках. Овраг плавно спускался к днепровским заливным лугам. По знакомой тропе держу направление к нашей хате. При мне карманный электрический фонарь. Выхватил лучом света из темноты ствол дерева. Узнал свою липу. Весь ее ствол иссечен, видимо, осколками. Рядом с деревом что-то вроде окопа. Посветил вниз и увидел дощатую дверь. Скатился по обледенелой земле вниз. Дверь была заперта. Постучал.
- Кто там? - услышал голос матери, тихий и тревожный.
- Мама, это я, Степа... Дверь заскрипела.
- Сынок, боже ж ты мой. - Простонала мама и повисла у меня на шее. В землянке было темно. Сестра зажгла свечу. Я осмотрелся. Обратил внимание на маленькую печь из кирпича. Поперек землянки были сделаны перегородки из обгоревших бревен и досок.
Прибежала жена погибшего брата с шестилетней дочерью Валей. Проснулась от громкого разговора дочь сестры Любава. Детей заняли гостинцами, а у взрослых шел тяжелый разговор о войне и бедах, связанных с ней. Мать достала с полки фотографию и сказала, что ее передали партизаны. На фотоснимке были запечатлены четверо деревенских парней, расстрелянных гитлеровцами.
- Мама, я эту фотографию видел.
- Где, сынок?
- На фронте. Ее нашли у убитого вражеского офицера. - И я рассказал, как это было.
Мать слушала меня и рассказывала сама:
- Ведь и меня с дочкой чуть не расстреляли. Когда Петю убили, то утром каратели нагрянули в хату и увидели на стене твою фотографию в военной форме.