Становилось всё скучнее, часы проходили, флаг был готов, но весёлого смеха Рейерсен не услыхал.
— Ну, на сегодня довольно, — сказал он, когда он не мог больше выносить этого. Он бросил своё платье в ящики и велел Паулину доставить на берег.
День был потерян, его расчёты не удались.
И снова прошло несколько недель. Дело было к осени, рыбу высушили, и приближался день, когда её снова надо было нагружать на судно. Он выбрал тёплое утро, десяти- и восьмивёсельные лодки были нагружены рыбой до самых краёв, и люди в одних жилетках свозили их на «Южную Звезду».
Был старый обычай, что нагрузка производилась четырьмя девушками. Кто будет на этот раз грузить? Все отказывались. Вопрос ближе всего касался руководителя сушки, Эндре Польдена, и шкипер не вмешивался в это; но его оскорблял этот новый недостаток уважения к нему, он кусал себе губы от обиды. Паулина опять проявила сострадание и предложила укладывать рыбу, если трое других пойдут с ней. Рейерсен повернулся на каблуках и ушёл к себе.
Он спустился в свою каюту и один принялся опоражнивать бутылку. Что же ему было делать при таких обстоятельствах? Его роль была сыграна. Хорошо. Ну, так он в последний раз заезжал с «Южной Звездой» в эту дыру; есть другие места для сушки рыбы в Сальтенфиорде. Он слишком стар? Это ещё он увидит. Ваше здоровье!
Он пил. Он пил основательно наедине с собой и подвинчивал себя. Через полчаса он пришёл в такое настроение, что смело мог вызвать любого капитана почтового парохода, с золотыми пуговицами, померяться с собой. Он услыхал шёпот на палубе; он осушает ещё стакан и поднимается наверх из каюты.
Нагрузчики, что ли, тут были в трюме? Он заглядывает вниз, четыре девушки в разгаре работы; Эндре Польден проявил наконец свою власть и силой загнал их на судно. Хорошо! А теперь шкипер Рейерсен предпримет! Он слышит, как смех и болтовня девушек раздаётся на пустом судне, и думает: «О, сделайте одолжение, будьте благонадёжны!». Не болтала одна Паулина.
Было также старым обычаем, что грузильщицы в дни нагрузки имели даровое угощение. Даровое угощение? Ха-ха! Да, Рейерсен не забудет этого. Да, именно это-то он и придумал: дарового угощения им не будет.
Это же зависело от него.
— Паулина, — закричал он: — я желаю с тобой поговорить в каюте.
Паулина поднялась из трюма и пошла вслед за шкипером в его каюту вниз.
— Ты одна не отказалась прийти на судно, — сказал шкипер. — Я хочу тебе за это подарить что-нибудь.
— Только не тратьтесь на меня из-за этого, — ответила она. Но Рейерсен непременно хотел потратиться на неё. Не
было ничего, что принадлежало ему, чего бы он не отдал ей. — Повар, разведи огонь и свари кофе! Шкипер сам поставил перед нею водку и кренделя и устроил Паулине настоящее пиршество.
— Когда опять пойдёшь в трюм, расскажи девушкам, что шкипер Рейерсен ничего дурного не сделал тебе, — сказал он.
Она пила и угощалась, Рейерсен потрепал старую девицу по плечу. Она встала и хотела идти на работу.
— Погоди, — сказал он, — поболтаем ещё немного. Я ведь в последний раз сюда заезжаю рыбу сушить,
— Ах, что вы говорите?
Рейерсен кивнул головой:
— В последний раз.
Что-то шевельнулось в сердце старой девы, она опустила глаза и спросила:
— Когда же вы отбываете?
— Когда всю рыбу уложат. Завтра вечером, или послезавтра вечером.
Она опять села.
— Да хранит вас Бог, — сказала она про себя.
— Давай, выпьем за это, — ответил он. Лишь бы не вышло из этого какой морали. Он прямо спросил её:
— Ну, а когда же ты, Паулина, замуж выйдешь?
Она посмотрела на него с удивлением и сказала:
— Что вы надо мной насмехаетесь?
— Я над тобой насмехаюсь? — спросил он. — Зачем же?
— Как же я замуж пойду, я, кривая? — спросила она.
Рейерсен свистнул:
— Почему бы нет. Это только маленький телесный недостаток!
Она была благодарна ему в своём сердце за эти слова и согласилась с ними. Она потеряла один глаз, но от этого ведь она не стала хуже; это было её несчастье, ребёнок, играя, выколол ей глаз вязальной спицей. Затем прошли года, и у неё не было другой поддержки, кроме Бога. Она плакала иногда, оплакивала свой глаз. Но она была сильная, у неё было хорошее здоровье, которое Бог не отнял у неё.
Рейерсен наливает в стаканы. Он наклоняется к ней и не хочет слышать о том, что она не может больше пить. Он ведь последний раз стоит здесь в бухте, и она единственное существо, решившееся прийти к нему, этого он никогда не забудет. Они оба растроганы этим разговором; Рейерсен берёт руку старой девы, которая сидит рядом с ним, такая крепкая и сильная, как молодая девушка.