Идея создания национальных центров по предотвращению конфликтных ситуаций была выдвинута учеными Джорджтаунского университета, находящегося фактически в Вашингтоне (хотя и за пределами федерального округа Колумбия, который юридически считается столицей США), а затем поддержана советским МИДом после прихода Шеварднадзе. Первоначально на центры возлагались только функции заблаговременного уведомления о пусках ракет за пределы национальных территорий. Но уже в тексте соглашения предусматривалась возможность их использования для осуществления будущих соглашений в области контроля над вооружениями[650].
Шеварднадзе был принят Рейганом и произвел на него весьма благоприятное впечатление. Более того, что не менее важно, новый советский министр произвел хорошее впечатление на американскую публику, которая уже привыкла к застегнутому на все пуговицы советскому министру Громыко, получившему прозвище «мистер нет». Когда на пресс-конференции молодая и хорошенькая американская журналистка спросила Шеварднадзе, как он собирается провести ближайшие выходные дни, тот, не задумываясь, ответил вопросом: «А какие у вас предложения?». К тому же госсекретарь Шульц поведал, что получил в подарок от Шеварднадзе кавказский кинжал. Министр сопроводил подарок словами: «Ну вот, я разоружился, теперь ваша очередь»[651].
Это была не первая встреча Рейгана с советским министром иностранных дел. Они встречались уже в октябре 1985 года в Нью-Йорке во время сессии ООН, и в декабре того же года в Женеве, где происходила первая встреча президента и генерального секретаря. Шеварднадзе тогда выступал в качестве второго лица, и особого внимания Рейган на него не обратил.
Встрече в Женеве предшествовала развернувшаяся переписка между Рейганом и Горбачевым, последовавшая за первым обменом посланиями, которые уже тогда показались многообещающими. Советский посол в Вашингтоне отмечал: «Значительную роль также сыграли возросший при Горбачеве динамизм советской внешней политики и заметное улучшение ее пропагандистского обеспечения, выдвижение в 1985 году новых крупных инициатив по ограничению гонки вооружений, общая активизация советской дипломатии. Важное значение имела интенсивная работа с американской администрацией на всех уровнях — личная переписка Горбачева с Рейганом, встречи и беседы Шеварднадзе с президентом и госсекретарем»[652]. Постепенно во взаимоотношениях возникали новые нотки, что проявилось в возобновлении прерванного ранее воздушного сообщения между США и СССР и в открытии генеральных консульств обеих стран соответственно в Киеве и Нью-Йорке.
В то же время новый советский генсек действовал вынужденно осторожно, так как в Политбюро преобладали консерваторы, и «новое мышление» необходимо было внедрять микроскопическими дозами.
Чуть приоткрытую дверь для возможных новых переговоров и договоренностей могли вновь захлопнуть неожиданно всплывавшие сведения о фактах, которые давно уже были известны, но не выдвигались на первый план, а приберегались для удобного случая. Таким фактом на этот раз оказалась история с Красноярской радиолокационной станцией. Это был секретный военный объект, зашифрованный в СССР под названием «Енисейск-15», — система раннего оповещения о ракетном нападении, существование которой противоречило советско-американскому договору 1972 года о противоракетной обороне, согласно которому подобные системы могли располагаться только в районе столицы и по периметру государственной границы.
Построена эта система была в конце 1970-х — начале 1980-х годов, а в 1983 году она была обнаружена разведкой США. По этому поводу госсекретарь Шульц выразил протест послу Добрынину, потребовав закрытия системы. Тогда, однако, в США сочли целесообразным не оглашать полученные данные, чтобы не нагнетать ситуацию. Информация об этой системе даже не была доведена до сведения Рейгана. Добрынин же получил инструкцию отстаивать версию, что станция носит не военный характер, а является звеном в исследовании космического пространства. Сам же Добрынин выдвигал версию, что советское руководство знало о характере Красноярской РЛС, но скрывало это даже от послов, и что он не лгал, отстаивая данную версию[653]. Можно, однако, высказать убеждение, что опытный посол отлично понимал истинный характер объекта, но действовал, разумеется, в пределах того, что было ему разрешено.