Сохранившийся экземпляр Элеонора Сергеевна в декабре 1994 г. передала на хранение в ГИМ (вариант № 1), предварительно сделав с него машинописные копии. В архиве публикатора имеется сканированный текст перепечатки (вариант № 2), полученной от Э. С. Никольской. Очевидно, один из экземпляров, как упоминалось выше, и был передан в Гурзуф[66]. Фрагмент воспоминаний был в 2004 г. опубликован[67].
Воспоминания охватывают события с лета 1942 г. до момента отъезда в СССР из Франкфурта-на-Одере в конце августа 1945 г. В тексте варианта № 1 имеются погодовые хронологические разграничения: 1943, 1944, 1945, более подробные хронологические ориентиры отсутствуют, но частично восстанавливаются по упоминаемым событиям. Более подробная датировка появляется только в конце повествования, рассказывающего о последних днях пребывания в плену и репатриации. Не исключено, что автор мог вести в последние месяцы плена и после освобождения дневниковые записи (в тексте при изложении событий иногда встречаются слова «сегодня», «вчера», «третьего дня»).
На первом листе, который отличается от остальных сортом бумаги, имеется надпись: «Сатиров Г. Н. Райш. 1946–1950 г.». Автор использовал в названии транскрипцию гессенского диалекта, характерного для произношения тех немцев, с которыми он продолжительное время общался, находясь в рабочей команде в г. Дармштадте. Объяснения особенностей этого диалекта автор подробно дает в тексте рукописи. Публикатор посчитал допустимым, оставляя авторскую транскрипцию в тексте произведения, в названии все же дать привычное «Рейх» с тем, чтобы потенциальные читатели не затрудняли себя решением загадки при взгляде на обложку книги на магазинной полке. С этой же целью название дополнено подзаголовком.
Воспоминания беллетризированы, в них встречаются отдельные лирические отступления, эссе, иногда прямая речь передает диалоги, которые автор явно не мог слышать[68]. Это дает основание рассматривать текст и как мемуарное повествование, и как произведение документальной прозы, написанное хорошим литературным слогом, порой весьма образным и метафоричным.
Одна из особенностей изложения Сатирова — передача речи персонажей на языке оригинала (латиницей или в транскрипции кириллицей (с последующим переводом[69])). При этом автор весьма искусно передает языковое своеобразие лагерной среды. Историк А. В. Конопатченков применительно к другому типу лагерей — концентрационных — справедливо отмечает появление таких лингвистических конструкций, в которых для общения между узниками различных национальностей используются слова и выражения из разных языков — немецкого, испанского, русского, итальянского, польского[70].
Мемуарист — музейный работник, преподаватель и лектор (о чем лишний раз свидетельствуют многочисленные цитаты, ссылки, сравнения, употребления сложных понятий, оставленных без комментариев в расчете на эрудицию читателя), владел немецким, французским, некоторыми восточными языками. Отсюда больший круг общения в многонациональной лагерной среде, более обширная и разносторонняя информация. Он пересказывает содержание статей из немецких газет, агитматериалов, американских листовок на немецком языке, публикаций из французского журнала для военнопленных и проч. Очень любопытны описания немецких рабочих, мастеров, инженеров, охранников, медсестер, с которыми он имел возможность достаточно откровенно беседовать, а также солагерников, включая иностранцев (французов, голландцев, поляков и др.).
Название, выбранное автором, свидетельствует о том, что главный акцент его повествования смещен в сторону раскрытия и показа сущности нацистского режима. На примере судеб военнопленных, остарбайтеров, немецкого окружения он разъясняет предполагаемому читателю, «каков этот расчудесный Райш». Можно только предполагать, что, весьма вероятно, за этим стоит желание облегчить возможность публикации своего труда, затрагивающего запретную тему плена. Написанное Сатировым относится к той группе мемуаров доперестроечного времени, которые не прошли через сито советской цензуры. И если они и обнаруживают в себе самоцензурные ограничения, то в гораздо большей мере содержат информацию, не вписывающуюся в нормы политиздатовской и воениздатовской литературы.
По степени достоверности они близки мемуарам, авторы которых хорошо понимали, что их тексты не отвечают привычным канонам. Так, Ф. И. Чумаков в предисловии к своим воспоминаниям (1989), фрагмент которых был опубликован на страницах «Отечественных архивов»[71], писал: «В моих мемуарах нет „лакировки действительности“, как нет и „социалистического реализма“, что приводит к диссонансу по отношению ко многим произведениям о войне и плене, особенно плене»[72]. Другой мемуарист — Б. Н. Соколов — также считал нужным предупредить читателя: «В этой повести для себя я старался держаться истины. Поэтому как о народе, так и о себе я говорю не только хорошее. Это не так просто. Насколько мне известно, так обычно не пишут»[73].
66
В беседе с сотрудницей Музея А. С. Пушкина в Гурзуфе Д. М. Биньковской 26 августа 2022 г. выяснилось, что текст мемуаров Г. Н. Сатирова в музейных фондах отсутствует. Поскольку музей до 1999 г. был филиалом Ялтинского историко-литературного музея, мемуары могли быть отправлены туда.
67
«Русский человек и перед лицом смерти не пасует»: из воспоминаний военнопленного Г. Н. Сатирова / Подгот. текста, вводная статья и коммент. М. Г. Николаева // Отечественные архивы. 2003. № 6. С. 58–92. См. также:
68
См., например, с. 199. Иногда погоня за литературной образностью, очевидно, увлекает мемуариста, нанося ущерб достоверности в передаваемых деталях. Так, описывая свой путь в здание дармштадтского гестапо, когда по дороге конвоир жаловался ему на превратности судьбы, автор пишет: «Так в лунную летнюю ночь исповедовался передо мной Тайный. И хотя мистическая цитра его мятущейся души стенала и рыдала, он не отводил дула револьвера от моего затылка» (с. 230). Такие замечания, конечно, не следует воспринимать буквально.
69
В своем автобиографическом романе С. П. Злобин также часто передает немецкую речь на языке оригинала, причем иногда, как и Г. Н. Сатиров, ссылаясь на особенности диалекта (в его случае — саксонского), сохраняет отличающиеся от литературного немецкого языка особенности произношения. См.:
72
73