– Одежда, что ли?
– Да. Маленького размера. Она крошечная. И я не знаю... шампунь и мыло, и, твою мать. Какую-то ещё херню, которую они там любят. Ты знаешь, лучше меня. – Это не было секретом, что мой брат был самой большой шлюхой в округе. Он любитель женщин. И он им тоже чертовски нравится.
– Что-нибудь ещё? – спрашивает он, и я слышу смех в его голосе.
– Еды. Я не знаю, что она любит, но я знаю, что они морили её голодом.
– Блядь.
– Да, – согласился я.
– Буду через час.
– Понял, – говорю я, вешаю трубку и возвращаюсь в спальню, чтобы захватить одежду.
Она всё ещё лежала в кровати, свернувшаяся на боку, колени прижаты к животу, запястья прикрывают глаза. Запястья, на которых были едва зажившие следы от связывания. Часть из них. Она была связана большую часть времени, что провела там.
Всё о чём я могу думать, стоя под душем, это её крики.
Через час раздался громкий стук в дверь. Как будто он пинал дверь, вместо того, чтобы просто постучать, от чего дверной косяк содрогался.
Я подошёл, чтобы открыть её.
И это был Кэш.
У нас были похожие черты лица, и на этом, пожалуй, и всё. От нашей матери ему достались тёмно-русые волосы, которые были длинные с одной стороны и сбриты с другой. Его глаза имели более глубокий зелёный оттенок, и у него была чёртова походка «крутого парня». Всегда была. Он типичный дамский угодник. Что-то такое витало вокруг него, чего никогда не было у меня. Невозмутимость, спокойствие, практически всегда весёлый, от чего женщины ломились к нему толпами. Это не значило, что он не мог управиться со всем этим. Он способный, просто охренеть до какой степени, когда ему это нужно. Но всё остальное время, он был парнем, с которым мужики хотели пить пиво, а женщины – кататься по простыням.
– Собираешься пустить меня? У меня полные руки всякой фигни.
И это, на самом деле, так. Дюжина пакетов была у него и на руках, и свисала с них. Был сильный запах яиц, и я заметил коричневый пакет в его руке. В другой руке был поднос с кофе. Так, два кофе. И ещё там была ужасная штука типа холодного кофе с взбитыми сливками на самом верху.
Кэш прошёл мимо меня, двигаясь в направлении кухни, и остановился, глядя в коридор.
– Хэй, дорогуша, – говорит он, одаривая её одной из своих улыбок.
– Вас двое, – робко произносит она, глядя на Кэша так, как будто он мог наброситься на неё в любую минуту.
– Это мой брат Кэш. Он принёс кое-что для тебя.
– Итак, начнём..., – говорит Кэш, опуская поднос и не совсем аккуратно скидывая все пакеты на пол. Он хватает огромный прохладительный напиток и, улыбаясь, протягивает его ей. – ...Вот с этого. Тройной мокко фраппе с эспрессо и взбитыми сливками.
И вот в эту же секунду её лицо просияло.
На хрен. Засияло. Мать твою.
Её грустные глаза оживились, а улыбка растянулась через всё лицо. И на какое-то мгновение она не выглядела, как приведение.
– Я так понимаю, ты одобряешь мой выбор? – спрашивает Кэш, глядя на неё, пока она забирает напиток у него из рук.
– Идеально. Спасибо. – Она одаривает его улыбкой и делает большой глоток через трубочку, прикрывая свои глаза.
Твою мать. А я давал ей чёрный кофе.
– Хорошо, – говорит Кэш, кивая, возвращается к стойке и открывает коричневый пакет. – Также я всем нам принёс сосиски, яйца и сырные рогалики с картофельными оладьями, – говорит он, вытаскивая завёрнутые в фольгу рогалики, затем огромную коробку в масляных пятнах. – Тарелки, брат, – говорит он, глядя на меня, смотрящего на Саммер, которая пьёт свой напиток, и поднимает свою бровь.
– Верно, – говорю я, собираясь захватить тарелки.
– Ты голодна? – спрашивает её Кэш.
– Я могла бы поесть.
Она голодала несколько месяцев. Естественно, она может поесть.
– Может, сначала хочешь надеть нормальную одежду? – спрашивает он, протягивая руку к пакетам.
– Ты принёс мне одежду? – спрашивает она, её глаза широко раскрываются.
Он наклоняет голову, глядя на неё.
– В соответствии с заказом.
– Заказом? – спрашивает она, сводя брови вместе.
– Рейн сказал, что тебе нужно всякое девчачье дерьмо. Одежда. Мыло. Всё.
Её взгляд перемещается на меня, и её глаза блестят. Блестят. Она собирается заплакать. Из-за одежды, мыла и остального дерьма. Потому что она жила в таком аду, что даже маленький жест делает её такой эмоциональной.