Да не будет поставлено лису в заслугу,
Что, жалея собственную супругу,
Он утруждает чужую жену!
Мы и это поставим ему в вину!
Волчица бедная еле-еле
Выбралась из проклятой щели.
А Рейнеке-лиса простыл и след.
Ему, распутнику, дела нет
До той, что хотела честь отстоять
И потеряла ее опять.
Теперь, оставив лиса-мошенника,
Вспомним Гинце — несчастного пленника.
Глава четырнадцатая
О том, как попавший в капкан Гинце был избит и опозорен, и о том, как ему все же удалось вырваться
Веревку почувствовав, Гинце-кот
В предсмертном страхе орет во весь рот.
Мартына крик этот разбудил
(Того, кто ловушку соорудил).
С постели вскакивает Мартын:
"Ага! Попался мне, чертов сын!
Запомнишь, как воровать курей!
Надо в амбар бежать скорей!"
Поспешно он зажигает свет.
Все спят. Еще не настал рассвет.
В ночной темноте еще спит весь дом,
И все село еще спит кругом.
Тогда он будит отца и мать:
"Смотрите, кого удалось поймать!
Попался, попался разбойник-лис!"
Отец, мать, прислуга — все поднялись.
"Слышите? Это он орет там!
Давайте встретим его с почетом.
Теперь ему, извергу, несдобровать.
Это ему не курей воровать!.."
Побежали к амбару и стар и мал,
В подряснике легком сам поп бежал,
Большими граблями вооруженный.
Бежала кухарка со свечкой зажженной.
Мартын тащил здоровенный кол.
(Вот, мол, уж будет укол так укол!
Не увильнешь от заслуженной кары!)
Посыпались на кота удары.
Бьют по спине, по шее бьют,
Бьют — очухаться не дают.
Бьют и не дают объясниться
(Такое лишь может во сне присниться).
Дошло до того, что глаз ему выбили.
Гинце, на волоске от гибели,
С отчаянья все ж поднапрячься смог
И — прыгнул, попу угодив между ног,
Своею изрядно когтистою лапою
Причинное место попу царапая.
Он, собравши последний остаток сил,
В немыслимой ярости откусил
То, что имеется у мужчины.
Но для отчаянья нет причины:
Пропало не все — так, примерно, треть.
Все остальное осталось висеть.
Завопил, завизжал, забился поп
И в безмерных мучениях наземь — хлоп!
Бедняжка-кухарка забилась в плаче:
"Это подстроил сам черт, не иначе!"
И она в исступлении что-то орала,
Мол, что поп потерял и она потеряла,
Что она все пожитки отдать готова,
Чтоб все на месте висело снова,
Что она бы ради такого дела
Никакого бы золота не пожалела,
Но штука, по коей она убивалась,
В амбаре на грязном полу валялась,
А священника уложили в кровать,
Продолжая плакать и горевать
Потому, что священнику было плохо...
Но среди всеобщего переполоха
Все забыли о Гинце... А он — толков!
Перегрыз веревку и — был таков,
Хотя упомянуть бы стоило,
Каких ему это усилий стоило,
И отметить надо без преувеличения,
Что он вынес неслыханные мучения
И, как было сказано, в полном отчаянье
Начал грызть веревку еще отчаяннее.
И он побежал в королевский дворец,
Себя проклиная: "О, я глупец!
Провел меня таки, бесстыжая бестия!
Поддался-таки посулам и лести я!
Как же сам в петлю полез я, балбес?
Как же меня так попутал бес?
Возвращаюсь истерзанным, одноглазым,
С невыполненным королевским приказом..."
Король, горемычного Гинце узрев,
Впал в ни с чем не сравнимый гнев.
Он тотчас созвал королевский совет:
"Что следует делать? Найдите ответ!
Терпеть подобные надругательства?!
Действовать надобно без отлагательства!"