Глава шестнадцатая
О том, как Рейнеке прощался со своей женой и вместе с барсуком пошел ко двору и как он по пути исповедовался
И Рейнеке молвил: "О, Эрмелина,
Моя дражайшая половина!
Услышьте мою прощальную речь:
Я вас заклинаю детей беречь
Потому, что на всем этом божьем свете
Самое главное — это дети.
Малютка Рейнхарт у нас — меньшой.
Его обожаю я всей душой.
У него такие чудесные зубки,
У него такие сочные губки,
Малыш умилительно так поет,
Что сразу видно: в меня пойдет!
А Россель — маленький наш парнишка!
Ведь тоже: какой смышленый воришка!
Обоих я истинно боготворю.
Поэтому именно и говорю:
Берегите детей как зеницу ока!
Судьба коварна, а жизнь жестока.
Но если я все же отбиться смогу,
Перед вами я не останусь в долгу".
Они прошли не так уж и много,
Как Рейнеке молвит: "Ах, ради бога,
Послушайте, Гримбарт, что я вам скажу.
От страха я, Гримбарт, с ума схожу.
Я весь дрожу от смертельного страха.
Нет! Меня пугает не плаха,
А то, что без исповеди умру
И тяжких грехов своих не сотру.
Буду оправдан я иль наказан,
Я исповедоваться обязан
Прежде, чем грешный покинуть свет.
Я знаю: священника рядом нет,
Так вас умоляю меня исповедовать!
Я дальше не в силах за вами следовать!"
Гримбарт ответил: "Ну что ж, говорите,
Клянитесь, что в будущем не сотворите
Ни разу — ни грязных, ни мокрых дел
И что станете жить, как господь велел!
Что ни о предательстве, ни о покраже
Не посмеете впредь и помыслить даже!"
Рейнеке молвит: "Знаю, знаю.
Приступим, пожалуйста. Начинаю.
Confiteor tibi[6], о мать и отец!
Я вор, убийца, злодей и подлец.
У меня, безусловно, душа не чиста.
Я выдру обидел, подвел кота.
И в этом свое приношу покаяние,
Кару готовый принять заранее".
Гримбарт молвит не без уныния:
"Признаюсь, совсем не знаю латыни я
И, что вы там шепчете, не пойму,
Перейти на немецкий прошу посему".
Рейнеке молвит: "Клянусь всемогущим,
Что всем зверям, на земле живущим,
Принес я великое множество бед,
И, видимо, мне оправданья нет.
Из-за кого медведь пострадал жестоко
В колоде, затем в глубине потока?
А Гинце, несчастный, из-за кого
Лишился глаза (пусть одного)?
Из-за кого он в силке задыхался
(О, как я жестоко над ним насмехался!),
Кто ему этот устроил ад?
Должен покаяться: я — виноват!.."
Глава семнадцатая
О том, как Рейнеке продолжал свою исповедь, повествуя о страшных своих грехах, особливо о том, как он обманул волка
И Рейнеке-лис продолжал: "Не скрою,
Я короля не щадил порою.
Мной опозорена и королева,
За что я достоин презренья и гнева.
А что я сделал с Изегримом,
Которого дядею звал любимым,
Хоть он мне ни дядя, ни брат, ни сват?
Я в низком двуличии виноват.
Пусть буду господней подвергнут каре.
Помню, в монастыре, в Элемáре,
Где я какое-то время жил,
Я волку, так сказать, "удружил".
"Помоги, — говорит, — мне на ноги встать.
И я хотел бы монахом стать.
А то, — говорит, — с голодухи пухну.
Дай-ка попробую, в колокол бухну,
Я об этом прошу не зря.
Сделай-ка из меня звонаря!"
Со мною он на колокольню взобрался,
Бухнул в колокол — гул раздался.
"Опыта нет у тебя, гляжу,
Дай-ка лапы твои привяжу, —
Говорю я ему, — к колокольной веревке.
Нельзя без тщательной подготовки.
Удар у тебя покуда слаб.
Звони-ка, не отрывая лап,
И станешь, в труде обретя сноровку,
Намного уверенней дергать веревку".
Как бешеный, волк принялся звонить
(Ну, как мне, скажите, себя не винить?).
Трезвон услышав, сбежались люди
(Нет прощения мне, иуде!).
Все бежали, и млад и стар.
Что происходит: потоп? пожар?
Ну, а как поняли, в чем тут дело,
На волка накинулись оголтело,
И новоявленному звонарю
Каждый поставил по фонарю.
Волк даже не успел объясниться,
Что он отныне решил поститься
И навсегда в монастырь уйти,
Греховную душу свою спасти.
Да... А потом попросил он сдуру,
Чтобы я сделал ему тонзуру.
Я отвечаю: "Не тратя времени,
Выжги, как следует, шкуру на темени!"
Вот это был ожог так ожог!
О многом еще рассказать бы мог.
По Юлихскому бродили мы краю...
Я, кажется, со стыда сгораю,
Вспоминая, сколь я его огорчил,
Когда его рыбу ловить учил.
А как ему отутюжили спину,
Когда он хотел сожрать солонину,
Забравшись однажды к попу в амбар.
Это немыслимый был удар!
Через дыру он в амбар забрался.
Пролезть-то пролез, но так обожрался,
Что располнел и вылезть не смог.
А тут крестьяне к нему — со всех ног!
(Конечно, все это я подстроил:
Попа нарочно побеспокоил,
Чтобы на волка его навести.
Господи! Низость мою прости!)