О том, что говорил Рейнеке Гримбарту о своих детях, и о том, как на следующий день Гримбарт и Рейнеке пошли ко двору
И молвил Гримбарту Рейнеке-плут:
"А детки-то постепенно растут,
Подрастают, я говорю, наши детки —
Яблочки с нашей родимой ветки.
Ох, эти детки! Потешный народ!
Россель и Рейнхарт продолжат наш род,
Они уже начинают кормиться сами.
Целыми иногда часами
То ловят цыплят, то хватают кур.
Боюсь, прожорливы чересчур.
Но это не страшно, как уверяют.
Они, между прочим, прекрасно ныряют:
Сцапают чибиса или утку,
Причем, если сцапают — то не в шутку.
Что значит истинное воспитание? —
Детей научить добывать пропитание!
Все это им пригодится потом —
То, что добудут, пусть тащат в дом!
Я их на охоту охотно пускаю,
Но им в беспечности не потакаю.
Надо ушки держать на макушке:
Повсюду охотники, псы, ловушки!
Надеюсь, ребятки в меня пойдут,
Где надо — подластятся, где — нападут,
Отличаясь проворством и быстротою,
А также ума и когтей остротою".
"Великолепно! — воскликнул барсук. —
Вы постигли науку наук.
Вы достойны почета и славы
Потому, что вы совершенно правы.
Хорошо, когда дети идут в родителей.
Вы — победитель из победителей!
Я счастлив, что с вами в родстве состою.
На этом всегда я стоял и стою!"
"Ну что ж, — молвит Рейнеке. — Ляжем-ка спать.
Как вам с дороги-то не устать?"
И они улеглись всем семейством в зале,
Где им на пол душистое сено постлали.
Но только Рейнеке глаз не смыкал,
Что его ожидает, он все смекал.
Он думал о казни, думал о плахе
И оттого содрогался в страхе.
Как бы ему обхитрить совет?
Незаметно настал рассвет.
И, от волнения изнемогая,
Лис молвил супруге: "Моя дорогая,
Гримбарт мне давеча дал понять,
Что король меня желает обнять.
Так что вы, пожалуйста, не тужите,
Крепко хозяйство в руках держите
И не верьте, если насчет меня
Начнется вздорная болтовня.
Все будет в порядке. Все обойдется.
И дорогого мужа жена дождется".
Она сказала ему тогда:
"С чего вас опять потянуло туда?
Король-то не очень вас привечает".
"Я знаю, — Рейнеке-лис отвечает. —
Поступил на меня гнуснейший донос:
Я еле-еле ноги унес.
Если б вы видели, как я трясся!
Но, как вы сами видите, — спасся!
Иному злодейство в вину вменяется,
Но, к счастью, все на земле меняется,
И тот, кто был только что обвинен,
Вдруг числится в списке славнейших имен.
Итак, будьте счастливы! Дней через пять —
Не больше — я вас обниму опять".
И он с супругою распростился
И с Гримбартом в путь ко двору пустился.
Глава шестая
О том, как Рейнеке со своим племянником барсуком вновь пошел ко двору короля и как Рейнеке по пути исповедовался
И вот бредут они снова вдвоем.
"Большое смятение в сердце моем, —
Рейнеке говорит барсуку. —
Надеюсь, замыслы их пресеку.
И все ж не могу одолеть желания
Касательно нового покаяния.
Душа моя истинно опасается,
Что в прегрешеньях она не раскается,
Поскольку с прошлого покаяния
Совершил я новые злодеяния
И прегрешенья мои страшны.
У Брауна достойного со спины
Я вырезал целый кусище шкуры.
Вот она подлость моей натуры!
А Изегрима и жену его смог
Лишить замечательных сапог.
Что значит: я лишил их сапожек? —
Живую кожу содрал с их ножек!
Совершая убийства и грабежи,
Я, как всегда, прибегал ко лжи.
С целью избавиться от суда
Я короля обманул без стыда
И даже владычицу нашу державную,
Что сам я виною считаю главною.
С наглостью беспримерной во взгляде
Я лгал им в лицо о каком-то "кладе",
Который мною придуман был.
Зайца Лямпе я зверски убил,
Барану Беллину всучил его голову,
Чем подло под смертную казнь подвел его.
Несчастный кролик был мною схвачен
И для съедения предназначен.
Он уцелел по чистой случайности,
Чем я был расстроен до чрезвычайности.
Ворон все рассказал как есть:
Госпожу Шарфенэббе пришлось мне съесть.
Таковы примерно мои деяния
С момента последнего покаяния.
Да! Чуть не забыл об еще одной повести —
Она у меня, так сказать, на совести.
С волком пришлось бродить по тропинкам нам
Между Кокисом и Эльвердингеном.
И вот мы видим в один из дней
Кобыла стоит, жеребенок при ней.
На травке пасутся они, вороные —
Намного черней, чем ворóны иные.
Жеребеночку было месяцев пять.
А у волка одно на уме: пожрать.
Голод брюхо терзает дико.
Вот он и просит меня: "Сходи-ка,
Узнай, не продаст ли она жеребенка?"
(То есть, чтоб мать продала ребенка!)
Ну что же, думаю, милый друг,
Придется тебе устроить трюк.
Подхожу к кобыле и говорю ей: "Тетя,
Жеребеночка, часом, не продаете?"
Лошадь сперва удивилась немало,
А потом, взглянув на меня, отвечала:
"Дите — мое. Могу и продать.
Вам, видимо, хочется цену знать?
Она — под левым моим копытом.
Подите — взгляните. Цена стоит там".
Ну, я разом, конечно, все разумею
И говорю: "Жаль, читать не умею.
И вообще-то не я — покупатель.
Покупатель, собственно, мой приятель —
Небезызвестный господин Изегрим.
Вы уж поговорите с ним".
Прихожу к Изегриму: так, мол, и так.
Он смеется: "Ну, это для нас пустяк!
Уж я-то прочесть могу что угодно,
Четырьмя языками владею свободно:
Немецким, французским, итальянским, латынью.
Так что нечего предаваться унынью!
В Эрфуртской школе я обучался.
Глубокими знаниями отличался,
Ученые старцы, что нам читали,
Меня особенно почитали,
И даже иной знаменитый философ
Глубине дивился моих вопросов,
Которые я же и разрешал,
Чем безмерно себя возвышал.
А где уж мной завоевана слава,
Так это, скажу вам, в теории права.
Мудреные я сочинял трактаты
И возведен был в лиценциаты.
Надеюсь, и этот "экзамен" сдам:
Пожалуй, взгляну-ка на цену сам".
И волк побежал к вороной кобыле,
О которой, конечно, вы не забыли.
Сколько, мол, стоит ваш жеребенок,
То есть, сколько вам отвалить деньжонок?
Кобыла ответила деловито:
Загляните, мол, под мое копыто
И тут же узнаете точную цену.
Вы себе представляете эту сцену?
Подняла кобыла заднюю ногу —
О, ужас! Ну прямо — труби тревогу!
Он видит подкову железную, новую, —
И — трах! — ему по башке подковою!
Бедный волк лишился сознания,
Несмотря на свои обширные знания,
Рухнул наземь, мозги растряс.
Очухался только лишь через час.
Зашевелился, завыл по-собачьи,
От боли, а также от неудачи.
Так он лежал, и так он выл,
Меж тем кобылы и след простыл.