Рейнеке-лис

Впрочем, верно сказали вы:
Те, кто умерли, те — мертвы.
Давайте поговорим о живом:
В дурные мы времена живем.
Что ж это делается с прелатами?
Деньги они загребают лопатами
И подают нам дурные примеры,
Вопреки заветам Христовой веры.
Ну, а король? Разве он не грабитель?
Не он ли чужого добра любитель?
Ему, сидящему на престоле,
Одно бы только: урвать поболе!
А то, что урвать не успеет сам,
Медведь или волк приберут к рукам.
Но, скажите, хоть кто-нибудь их обличает
И участь их подданных облегчает?
Какой прелат, какой духовник
В сущность их грязных проделок вник?
Отчего это все языки прикусили?
Иль повинуются грубой силе?
Да нет! Они не мычат, не телятся
Потому, что награбленным с ними делятся.
Смолчал — и вот тебе новая ряса,
А не смолчал — неприятностей масса!
Попробуй пожалуйся! С гневом, с жаром!
Знай: только время потратишь даром.
Плевать на жалобы негодующих
Подлой ораве и в ус не дующих.
А главная истина такова:
Мы пребываем под властью льва,
Который хапать привык по-львиному:
Тащи не менее половины — ему!
По сравненью с ним мы бессильны и тощи.
Кто попрет против львиной мощи?
Он — повелитель, мы — народ,
Мы — преподносим, он — берет,
Он — правит, мы — во прахе лежим,
Поскольку ему мы принадлежим
С потрохами, а стало быть, и с имуществом,
Преклоняясь пред его бесконечным могуществом.
Известно: монарх — помазанник божий.
Если сделаться хочешь вельможей
И послужить своему желудку,
Послушно пляши под монаршью дудку.
И главное помни: побольше неси,
А уж после этого сам проси.
Изегрим с Брауном своим возвышением
Обязаны только своим подношениям.
Взятки с них, как говорится, гладки:
Все у них снова в полнейшем порядке.
Меня обвиняют в смертных грехах,
А Браун с Изегримом опять в верхах.
Грабить и воровать разрешается
Тем, кто над прочими возвышается.
Совесть у них чернее склепа,
Но им король доверяет слепо.
А мы — держи на запоре рты! —
Иначе лишимся их "доброты".
Если Рейнеке стибрит курицу,
Его величество тут же хмурится.
Рейнеке ищут, Рейнеке ловят,
Для Рейнеке виселицу готовят.
Если ты только мелкий воришка,
Тебе, разумеется, тут же крышка;
Что же касается крупных ворюг,
То государь им — первейший друг.
Им розданы земли, им отданы замки,
Правят страною они да их самки,
Все государство к рукам прибрали,
А нам внушают, чтоб мы не крали.
Где ж поднабрался я мыслей дурных?
Да где же, собственно, как не у них?
Понять меня отнюдь не сложно:
Мне красть нельзя, а им, вишь, можно!
Сначала толкнуло меня на хищения
Чувство искреннего возмущения.
Отчего пошел я на воровство?
Оттого, что так делает большинство.
Что значат проповеди запоздалые,
Когда все воруют: большие и малые.
Конечно, страх существует божий, —
Не такой уж, поверьте, я толстокожий,
Оставаться приходилось и мне
С собственной совестью наедине,
После чего наступало раскаяние.
Но потом воруешь еще отчаяннее,
Ибо стоит взглянуть на иных прелатов,
Как тянет, чужое добро припрятав,
Еще пограбить, еще урвать!
Иначе погибнешь — чего скрывать?
Что за время сейчас такое, —
Жить не дают в тишине да в покое!
Разумеется, есть попы и монахи,
Которые помнят о божьем страхе,
О божьих законах, о божьем гневе,
О сыне господнем, пречистой деве.
Есть средь всеобщего разложения
Прелаты, достойные уважения".