"Откуда несправедливость такая?
Не я ль надрываюсь, мешки таская?
И, — размышлял осел Болдуин, —
То, что делаю я один,
Не сделать и десятерым собачкам,
Вопреки бросаемым им подачкам.
Что ж получается, господа?
Колючий репейник — моя еда,
Сырая солома — заместо постели.
Всю жизнь мне вслед насмешки летели.
Далее так не должно идти!
Главное: нужный подход найти.
Подлая лесть этим миром движет:
Тот преуспел, кто ловчее лижет.
Хватит! Я ношу таскать устал.
Теперь и я поумнее стал.
Теперь я знаю, во всяком случае,
Как достигается благополучие!"
Стоял осел, рассуждал и — вот
Хозяин выходит как раз из ворот.
Осел завилял, замахал хвостом
И на хозяина прыгнул потом,
Пытаясь лизнуть языком его в щечку
(Два синяка — хоть делай примочку).
Затем полез целовать его в рот
(Хозяин решил, что сейчас помрет.
И верно: малость его спасла).
"Держите, — кричит он, — убейте осла!
Скорей! На помощь! Осел взбесился!
Осел на жизнь мою покусился!"
Что скажешь? Работы хватило слугам.
Конечно, осел получил по заслугам,
Крепко намяли ему бока
И в стойло загнали его, дурака.
Итак, осел остается ослом.
Зависть является страшным злом.
И, видимо, всем понятно без слов,
Что много у нас таких ослов:
Большое количество их обнаружено,
Почестей жаждущих незаслуженно.
На раме зеркальной гласят стихи:
Ежли пробьется осел в верхи,
То он столь же нелеп и столь же смешон,
Как свинья, что хлебает ложкой бульон.
Опасно ослов в верхи допускать.
Ослы на то, чтоб мешки таскать,
Питаться репейником, спать на соломе,
А не мечтать о собственном доме
Или о том, чтоб нажраться всласть.
Главное: не давать им власть!
Если осел стоит у власти,
Это — ужаснейшее несчастье.
Одни ослы будут жить прилично.
Иные сословия им безразличны.
К несчастью, средь правящих несть числа
Ослам, наподобье сего осла..."
Глава десятая
Здесь Рейнеке рассказывает третью историю, написанную на зеркале: о своем отце — старом лисе и о диком коте, коего он чернит как только может
"Государь, если я вас не утомил,
Вот вам третий рассказец. Он очень мил,
Краток и для пониманья не сложен,
В рисунках и в стихах он изложен
На той драгоценной зеркальной раме.
Дело идет о подлинной драме,
Случившейся как-то с моим отцом,
Когда он был еще юнцом.
Однажды, бредя по зеленому лугу
С Гинце-котом, они дали друг другу
Клятву — быть вместе во всем и везде:
В радости, в горе, в удаче, в беде,
Честно друг с другом добычей делиться,
И эта дружба должна продлиться,
Так сказать, до скончанья их лет.
Но вот напали на их след
Охотники со своими борзыми,
Быстрыми и бесконечно злыми.
Учуяв опасность, Гинце-кот
К отцу обратился, крича во весь рот.
Мол, дядюшка милый, в минуты эти
Мы крайне нуждаемся в добром совете.
Отец говорит ему в ответ:
"Что это значит: добрый совет?
У меня советов целый мешок
(Так, по крайней мере, гласит стишок),
Могу поделиться любым советом,
Только дело сейчас не в этом,
Сейчас совсем не об этом речь,
А о том, как нам клятву нашу сберечь,
Как нам в беде пособить друг другу,
Излишнему не предаваясь испугу".
Гинце сказал: "Ну что ж, так и быть.
Уж я-то смогу сам себе пособить".
И вскоре залез на высокое дерево.
А ну, попробуй схвати теперь его!
Так он спасся от гончих псов,
Которые, выскочив из-за кустов,
Бросились за моим отцом.
Дело запахло плачевным концом.
Ватага охотников приближалась.
У лиса от ужаса сердце сжалось.
А Гинце, едва подавив смешок,
Кричит: "Не пора ль развязать мешок,
Куда вы благие советы спрятали?
А, впрочем, смотрите — не поздновато ли?"
Несчастный отец мой спасался как мог.
А что он мог? Бежал со всех ног.
Шкура его истекала потом —
Охотники были за поворотом.
Гончие! Их словно ветер нес.
Отца моего прохватил понос.
Он скорость утроил с потерей веса
И дальше помчался, в гущу леса,
Он нору увидел в самую пору
И юркнуть успел в эту самую нору.
Так, вероломством друга волнуемый,
Спасся от смерти он неминуемой.
Понятно, что, перед отцом в долгу,
Я этого Гинце простить не могу,
И хоть много лет с тех пор миновало,
Его предательство вспомню, бывало,
И словно пропасть лежит между нами,
Согласно стихам и рисункам на раме..."