В сумерках стрекотали цикады. Над головой в небе зажглись первые звезды – видимо, самые крупные и яркие, раз они сумели пробиться сквозь море огней вечернего Сиднея. Он дождался темноты. Наверное, Трейси уже вернулась домой. Он поедет к ней, потому что так велит ему совесть и чувство справедливости. Он поедет, чтобы отдать дань памяти и уважения.
Он постучал в парадную дверь. Никто не ответил. Может, никого нет дома. В окнах второго этажа горит свет. И слышна тихая музыка Чарли Паркера. Может, свет горит у ее соседки? Во всяком случае, попытаться стоит. Через несколько дней они вылетают в Голландию, но он не может вернуться к работе, не выяснив отношения.
Необходимо расставить все точки над «i».
Он обошел дом с тыла. Было тихо, лишь шелестела листва эвкалиптов. Мелкие насекомые и прочие ночные создания то возникали, то исчезали, не подозревая о его присутствии.
Внезапно ночную тишину прервал резкий металлический лязг. Завернув за угол террасы, Дерек увидел старомодную качалку. Такая же стояла на террасе дома его дяди Неда. На качалке сидела Трейси с бутылкой пива в руке и слушала завораживающие звуки саксофона Паркера.
Он стоял и просто любовался ею, пока не заметил, что лицо у нее в слезах.
– Зачем ты здесь? – Голос был тихий, хриплый. Она поднесла бутылку к губам и отпила большой глоток.
Он сделал шаг вперед и положил руку на перила.
– Хотел посмотреть, как ты. И извиниться.
Она ничего не ответила.
– Наверное, я пришел не вовремя. Сейчас уйду, поговорим завтра.
– Не уходи! – В голосе Трейси не слышалось ни резкости, ни насмешки. Она подняла на него глаза – глубокие озера одиночества и отчаяния.
Он поднялся на террасу и встал рядом с ней.
– Пива хочешь? – Она вяло помахала бутылкой.
Дерек понял, что Трейси уже успела как следует выпить. Когда она снова потянулась к бутылке, он решительно перехватил ее руку. Пальцы у нее были холодными, и он крепко сжал их, чтобы согреть. Она дрожит, понял он, хотя вечер теплый. Она дрожит не от холода.
– Должно быть, нелегко тебе пришлось.
– Да, как всегда. – У нее сел голос, и она подняла лицо к небу. – Мне все время казалось, что со временем будет легче, понимаешь? Что постепенно боль уйдет и, может быть, в один прекрасный день останется лишь светлая печаль. – Она судорожно вздохнула. – Но легче почему-то не становится.
Дерек одним прыжком подскочил к ней и взял ее на руки. Трейси уткнулась ему в плечо и зарыдала. Он крепко обхватил ее и нежно прижал к себе, словно она была драгоценностью, которую необходимо прятать от всего мира. Потом осторожно опустился на диванчик и стал тихонько раскачиваться, произнося что-то бессмысленное и утешительное.
Шло время, а он все смотрел на мерцающие вдали огоньки, отчего-то похожие на искорки пламени.
Трейси всхлипнула.
Он поцеловал ее в макушку.
– Извини за все, что я наговорил тебе вчера.
Я не понимал, что происходит.
– Зачем ты так? Зачем?
– Я не хотел тебя обидеть.
Она помолчала, а потом тихо сказала:
– Знаешь, когда я последний раз разговаривала с отцом? Через неделю после разрыва с тобой. – Она вздохнула. – Произошла безобразная сцена. Мы с папой и раньше иногда ругались, но я никогда специально не стремилась задеть его. А в тот вечер я оскорбляла его нарочно! – Трейси молчала долго, как будто не в силах выговорить самое главное. – Тогда я говорила с ним последний раз в жизни.
– Но… – начал было он, но тут же остановился.
– Но это случилось за несколько лет до того, как он погиб! – Трейси хрипло рассмеялась. –
Я и не думала, что тот разговор будет последним. Все надеялась, что мы помиримся. Вначале я просто была вне себя от ярости, а потом трудно было сделать первый шаг.
– Из-за чего у вас вышла ссора?
– Из-за того, что я бросила факультет телевидения.
Он знал: она бросила учебу из-за него. Из-за их разрыва.
– Он приложил столько усилий, чтобы я поступила, заставил меня поклясться, что я буду заниматься серьезно. Ты же знаешь, как много значило для него телевидение. Работа была его жизнью. Когда я сообщила ему, что ухожу, он так разозлился… Он был обижен, раздосадован, огорчен, разочарован. Теперь-то я все понимаю, но тогда… – Она подняла голову и стала смотреть на воду. – В то время я дальше своего носа ничего не видела. Отец назвал меня распущенной, никудышной, заявил, что я ничего не принимаю всерьез. Вот я и подумала: почему бы и нет? Следующие три года стали для меня одной нескончаемой вечеринкой. Видишь ли, – с горечью продолжала она, – если у тебя много денег и ветер в голове, можно развлекаться двадцать четыре часа в сутки. – Она попыталась сесть, и он усадил ее рядом, не отпуская руки. – Его гибель стала для меня настоящим ударом. А после похорон стало совсем плохо. Все желали мне только добра, но вокруг постоянно толпилось столько народу и все так искренне сочувствовали, что мне хотелось кричать. – Ее пальцы сжали его ладонь. – Как только я поняла, что маме лучше, я уехала из дому. На север, в наше бунгало на заливе.