Сегодня, однако, был особенный день. Сегодня Жене было не до чтения и не до музыки. Нужно было жестко и быстро решать вопрос, который мучил его последние три года, царапал изнутри, как проглоченное стекло или игла, загнанная под ноготь на всю длину. Он ждал, когда Надежда закончит массаж. Нужно было сделать звоночек в Лос-Анджелес и «оформить заказ».
Леночка вбежала в предбанник без стука. Надежда повернулась, оторвала руки от его ног, быстро накрыв их до пояса второй простыней.
— Деда, покажи скелета, ну пожалуйста! — запричитала его шестилетняя внучка, врожденная манипуляторша и артистка погорелого театра, как называла ее Надежда, которая в ней души не чаяла и проводила с ней больше времени, чем вся остальная семья и прислуга, вместе взятые.
Дед не стал спорить. Оголив свой блекло-сиреневый торс и затянув простыню на талии, он с некоторым усилием поднялся со своего безразмерного ложа, поднял руки, согнутые в локтях, как цирковой атлет, втянул щеки, закатил глаза и утробно застонал. Леночка заверещала в притворном ужасе, развернулась и, смеясь, полетела назад к двери по длинной мраморной зале, именуемой всеми «предбанником», не забыв при этом пару раз пройтись колесом (она занималась спортивной гимнастикой и уже «подавала надежды») и озорно сверкнув своими белоснежными трусиками под короткой юбочкой-шотландкой.
Глаза деда на секунду-другую повлажнели, и он снова, словно обессилев, рухнул на спину на груду шелковых простыней и своих любимых подушек, туго набитых гусиным пухом.
— Балуете вы ее, Евгений Тимофеич, — кокетливо пробурчала Надежда, закрыв за девочкой дверь на щеколду и вернувшись на свое рабочее место, покачивая завидного размера грудью. — Ну какой из вас скелет?.. Вы мущщина хоть куда. Жених, да и только.
Она вновь макнула ладони в вонючее масло и продолжила растирать ему ноги, поднимаясь своими сильными, теплыми, мягкими ладонями все выше и выше. Через несколько минут Евгений Тимофеевич резко приподнялся на диване и привлек ее к себе. Своей колыхавшейся грудью она раздвинула ему колени, привычно крепко обхватив руками его талию. Ее дыхание стало прерывистым, она тихо постанывала в такт движениям головы. Он гладил ее густые каштановые с редкой проседью волосы. Потом вдруг прижал ее к себе еще сильнее обеими руками, застонал, несколько раз дернулся всем телом и вновь упал на подушки, прерывисто и громко дыша.
Надежда еле заметно перекрестилась, вытерла губы обратной стороной ладони и начала с любовью надевать ему на ноги толстые носки из шерсти «горных козлов», которые связала в деревне ее сестра-рукодельница.
Через некоторое время после того, как традиционный массаж был привычным образом завершен, Книжник пришел в себя, встал, облачился в широкий и длинный до пят махровый халат, затянул туго пояс и, не сказав Надежде ни слова, направился к двери. Раскрасневшаяся домоправительница, не глядя на него, уже стояла на четвереньках с тряпкой в руке и подтирала мокрый кафельный пол возле бассейна и хот-таба.
— Откуда в нем только силы берутся? — шепотом вымолвила она сама себе с улыбкой. — Иссох ведь весь, батюшки мои. После смерти сыночка-то любимого. Как сам еще живой?.. — улыбка съехала с ее лица, и женщина заплакала в голос.
Поздний ребенок, единственный сын Книжника, тридцатитрехлетний Сашенька, юрист по образованию, которое включало в себя и Гарвардскую школу экономики, вернулся, против воли отца, из Америки семь лет назад и стал при родителе кем-то вроде консильери в их теперь уже общем семейном бизнесе. «Папа, я не хочу, чтобы ты провел остаток жизни в русском Алькатрасе», — сказал он как-то полушутя, оправдывая свое решение.
И действительно, после Сашиного возвращения пребывание Книжника на свободе явно, как он сам порой шутил, затянулось, несмотря на усиливавшийся ото дня ко дню ментовский и особенно чекистский беспредел. Книжник был совсем не в восторге от новой власти. «“Кум” должен в лагере банковать, а не в стране», — однажды чересчур откровенно высказался он на одной большой сходке год назад. За этот год шесть из двенадцати титулованных воров, ее участников, уже отправились на нары или насильно в мир иной. Еще четырем пришлось срочно рвануть за «бугор». Книжник же называл себя «последним из могикан». Фенимора Купера он еще на второй ходке, когда у него только проснулась страсть к чтиву, прочел от корки до корки.