На все эти вопросы отвечать было некому — мертвых не спросишь. Теперь в том, что осталось от жизни Алехина, появились новые вопросы, на которые тоже не было ответа. Как и среди прочих на вопрос: за каким хреном он летит туда, куда летит?
Самолет начал снижение. Стюардесса попросила всех пристегнуть ремни безопасности и объявила, что температура в районе аэропорта «Шереметьево» в «городе-герое» Москве была 24 градуса выше ноля. По Цельсию. Без осадков.
Российский бизнесмен Юрий Петрович Жданов пристегнул ремень, закрыл глаза и неожиданно для самого себя уснул…
…И увидел во сне, как почти три года назад они сходили с трапа самолета в аэропорту Ларнаки и ехали на такси в Пафос. Встревоженная, молчаливая жена и усталые, засыпающие, ничего не понимающие дети.
Кипр — удивительное место. Там триста шестьдесят пять дней в году солнце. Вокруг лазурное, спокойное и чистое Средиземное море. Родина мифов и легенд, из которых местная история ажурно сплетена. Все достопримечательности — мифологические: здесь — вот у этого камня — Афродита первый раз вышла на землю из пены морской (и куча туристов, снимающихся на фоне скалы — свидетельницы этого удивительного события), там — замок в Пафосе, где жил Отелло (!). И плевать всем, что Отелло нигде не жил, кроме как в трагедии Шекспира. Просто замок настолько красив, что трудно поверить, что мавр, который «сделал свое дело», всего лишь плод воображения поэта…
В Пафосе они сняли квартирку-студию на втором этаже трехэтажного жилого дома во второй линии от моря. Пешком ходили на пляж, валялись на белом песке, учили девочек плавать, пока обосновавшийся здесь лет пять назад должник Алехина Слава Рабинович выправлял им всем новые документы.
В 2000-х годах Рабинович, бывший при совке школьным учителем математики по имени Всеволод Израилевич Гиммельфарб, сколотил себе состояние на рынке дипломатических, а при очень большом желании и иностранных паспортов и виз. Как ему это удавалось, оставалось тайной для всех, но паспорта и визы, которыми торговал Сева Сруль, как его тогда называли московские менты, были — комар носа не подточит. Имена, отчества, фамилии и даты рождения в них были, разумеется, фальшивые, но сами документы — бланки — настоящие. И печати тоже. Первый такой документ он выправил сам себе, ради эксперимента, навсегда перелогинившись, как сказали бы теперь, в Вячеслава Эммануиловича Рабиновича, а дальше пошло-поехало…
Новоиспеченный Рабинович прикупил себе домик в Пафосе, переехал на Кипр, получил гражданство, но бизнес свой не закрыл, а, наоборот, развил, превратив в настоящее «турбюро для избранных». Очень состоятельные клиенты, по разным причинам нуждавшиеся в смене личности, приезжали с заказами к нему на Кипр. Чекисты достать его отчего-то не стремились. Более того, по подозрению Алехина, они сами — порой лично, а возможно, и корпоративно (тут очень тонкая грань) — пользовались его услугами.
Бежал же Рабинович с родины неспроста — после того как гастролеры из Абхазии похитили его младшего сына, семилетнего Давидика, а Алехин вернул ему сына живым и невредимым, лично завалив двоих уродов и отправив остальных горячих кавказских парней на зону остудиться. Напуганный до крайности Рабинович не стал дожидаться ни суда, ни следующего раза, а выбрал, как Галич, свободу. И заодно и ПМЖ на Кипре. Для суда над абреками хватило и других эпизодов.
И вот теперь пришел Славин черед выручать спасителя своего чада.
Без всяких анекдотических прибауток и акцента, несмотря на обе его фамилии и происхождение, Рабинович объяснил Алехину, что не возьмет с него, боже упаси, ни копейки, кроме гонорара чиновникам, «вовлеченным в процесс», то есть на круг двести сорок две тысячи триста восемьдесят семь долларов, копейка в копейку, учитывая срочность, статус виз и количество паспортов.
Алехин пожал Славе руку и выдал названную сумму. Это были действительно копейки по сравнению с гонораром «официальным и не очень» лицам за легализацию остальных алехинских денег и открытие шести номерных счетов в четырех странах. Там тоже были задействованы должники Алехина, которым он доверял и которые божились, что не возьмут себе ни цента, только… Нужно было немного подождать — в данном случае не больше месяца.